Сразу по возвращении из нашего трехдневного медового месяца два других партнера нашей фирмы по связям с общественностью, присутствовавшие на свадьбе, уволили меня, заявив, что нецелесообразно и экономически нецелесообразно, чтобы там работало более одного члена одной семьи. . Опустошенная тем, что у меня так внезапно отняли клиентов, и тем, что я осталась без работы, я попыталась найти другую работу в качестве пресс-агента, но, поскольку я была замужем за партнером в конкурирующем агентстве, никто не хотел меня нанимать. Я понятия не имел, что я могу делать дальше.

Мой муж сказал: «Напиши свой роман».

«Какой роман?» Я попросил.

«Вы знаете, какой роман», ответил он, и я сел и написал свой роман. Он почти сразу был продан нью-йоркскому издателю. Наряду с авансом издатель подписал со мной контракт на создание второго романа, который должен быть выпущен в течение 18 месяцев и за который я буду получать ежемесячный чек в размере 500 долларов. Восприняв это как знак, мой муж убедил голливудского представителя нью-йоркского издательства нанять его для поиска французских книг для публикации в США. Он жил в Париже уже год и всегда говорил о возвращении, восторженно и долго рассказывая об этом городе. Писатели, которыми я восхищался, писали о Париже и прекрасной жизни, которую они там прожили, так что его воспоминания, добавленные к тому, что я читал, образовали романтическое целое.

Мой муж немного говорил по-французски. Я не знал ничего, кроме слов «

Мы прибыли в Париж и обнаружили, что алжирская война, которая, как я думал, происходила в Северной Африке, велась в самом городе: вооруженные солдаты на улицах оказывали впечатляющий прием. Еще со времен своего пребывания в городе мой муж знал нескольких человек: Арта Бухвальда, известного обозревателя газеты-эмигранта; Моск, репортер

Нам потребуется некоторое время, чтобы найти Клода, так как он, его жена и трое детей скрывались после того, как крайне правая политическая группировка выгнала их из их квартиры. Клод был бы единственным французским гражданским лицом, которого я когда-либо встречал, которому разрешено носить пистолет.

Мы остановились в маленьком отеле на авеню Монтень, месте, которое мой муж вспоминал с любовью. Это был мой первый опыт с очень узкой двуспальной кроватью, жесткими валиками вместо подушек, единственным общим туалетом в конце коридора и ванной комнатой двумя этажами ниже, где нужно было записываться заранее, чтобы искупаться. На следующий день, в воскресенье, мы взяли такси и отправились в Булонский лес, где Бухвальд и его друзья еженедельно играли в софтбол. Группа сразу же приняла меня, и меня пригласили на подачу, продлившуюся два иннинга и отказавшуюся от одной попытки. Я никогда не был особенно хорош в спорте, но у меня была довольно точная рука. Очевидно, это было не то, чего они хотели от игры, и поэтому их постоянный питчер, который дипломатично бросал толстые, легкие подачи, которые могли попасть почти все, заменил меня. Мои два раза в летучей мыши, я попал в землю и всплывающую муху, оба из которых были легкими аутами.

После этого мы все поехали в знаменитое бистро «Chez Anna» на Bd. Делессер, в 16-м округе. Через несколько дней мы сняли квартиру в здании бистро и прожили там почти год.

Анна была маленькой, круглой, агрессивной, и ею восхищались, поскольку она отказывалась признавать различия в социальном статусе или статусе знаменитости, запугивая всех одинаково. Конечно, она знала, кто каждый из них, его или ее место в парижском обществе, и даже перевела свое бистро в Довиль на август месяц, чтобы у ее клиентов было знакомое место, где они часто бывали, и где она могла свободно демонстрировать свой знаменитый дурной характер. .

Эта еда была для меня рутиной: я пользовался ножом и вилкой, как американец, в то время как другие, в том числе эмигранты, обращались со своими по-европейски, из-за чего я чувствовал себя деревенским и неумелым. Порции тоже были меньше, чем я привык, но тот факт, что блюд было пять, сглаживал ситуацию.

Первым блюдом был артишок, и хотя я приехал из Калифорнии, где артишоки росли в изобилии, я никогда не видел этого овоща. Ален Бернхейм расположил меня к себе, осторожно шепча инструкции о том, как прогрызть нижнюю часть листьев, а затем соскоблить удушье, чтобы добраться до сердца. На протяжении всех лет моего пребывания в Париже Бернгейм и Бухвальд иногда оказывались доступными, а иногда и полезными. Спустя годы они стали для меня героями, когда подали в суд на Paramount Studios из-за ее причудливой практики бухгалтерского учета. В конце концов они заставили студию открыть свои книги и заплатить им после того, как сценарий, который они написали и предложили студии, был отклонен, но затем появился как проект другой продюсерской компании на лоте, получившийся фильм в конечном итоге принес продюсерам и Paramount красивая прибыль. Для всех участников бизнеса возмещение убытков плюс проценты, которые они получили, повсеместно приветствовались как давно назревший момент справедливости для всех сдельщиков в отрасли.

Поселившись в нашей квартире над Чез Анной и освоив причуды маленького кухонного водонагревателя, я начал учиться одеваться и готовить. Одежда, которую я привезла из Калифорнии, была неподходящей, а готовка была скучной и бесхитростной. Наша соседка, Жакин, была француженкой, выросшей в Алжире, где она и ее семья жили великолепной колониальной жизнью, пока не начались нынешние потрясения. После того, как семья переехала в Париж, муж бросил ее, и теперь она, ее маленькие сыновья и ее овдовевшая, все еще гламурная мать жили в трехкомнатной квартире, окруженной хрупкими остатками былого богатства и славы: несколькими предметами мебели Людовика XV. (« эпохи! «) и несколько тонких образцов голубого опалового стекла начала 19-го века, все, что осталось от некогда большой коллекции. В отличие от большинства парижанок, Жакин быстро постучала в мою дверь и быстро пригласила меня в свой дом, эта щедрость еще один остаток их жизни в Алжире, где гостей всегда приветствовали, если они были вежливы, интересны или экзотичны. Наше происхождение из Голливуда помогло. приготовить винегрет; как «смонтировать» майонез, а затем превратить его в айоли; как обжарить небольшое количество мяса и украсить его луком-шалотом, двумя нарезанными парижскими грибами, каплей вина и большой ложкой сметаны ; как приготовить омлет, картофель фри и стейк-о-пуавр; как выбрать жирную среду для приготовления различных блюд; как заварить приличный кофе и сохранить его теплым, не испортив его вкус; как приготовить ароматный овощи, которых я никогда раньше не видел. Эти случайные уроки закончились апофеозом из трех блюд, насыщенных холестерином, который еще не был известен как проблема: сырное суфле, цикорий, завернутый в тонкие ломтики парижской ветчины и запеченный в соусе Морне, и блестящий шоколадный мусс. При этом она решила, что я достаточно усвоил ее подход к французской домашней кухне и остался один. Я стал бесстрашным, иногда осмеливаясь пригласить людей на обед, и радовался, когда они выражали свое удивление тем, что американец может готовить так же хорошо, как француженка. Мне сразу стало ясно, что парижане сдержанно и прохладно относятся к иностранцам, но самые холодные из них согреваются всякий раз, когда разговор заходит о еде, хотя большинство отзывается пренебрежительно об американской кухне. Исполненные странных предрассудков, они были единодушно убеждены, что кукуруза в початках годится только на корм животным, а американская ветчина с ананасами — мерзость, хотя, как я не раз указывал, свинина с черносливом — классика их собственной буржуазной кухни. . Их яростное отрицание возможности сравнения между ними убедило меня в нелогичности французов.

Среди моих первых открытий в Париже были Fines de claire, Portugaises и устрицы белон, которые мы обычно ели в два часа ночи в кафе возле Елисейских полей, где хористки Blue Bell собирались после последнего шоу в мюзик-холле Лидо и в нескольких кафе в районе Пигаль, где секс-шоу можно было взять напрокат для просмотра крупным планом — хотя мы делали это только тогда, когда приезжие американцы настаивали на том, что хотят увидеть «настоящий Париж», и было очевидно, что они имели в виду. Во время одного из таких представлений, когда младшая из двух женщин взбивала блондина, венгерского жеребца, чье тело было непрофессионально непокорным, у меня был довольно долгий, тихий разговор со старшей женщиной, которая объяснила, что, когда эта работа будет закончена, она собиралась домой приготовить баранью ногу. Я попросил ее рецепт; она объяснила это подробно, маринад, розмарин, чеснок, карамелизированный лук, и все эти годы спустя это остается моей любимой экстравагантностью для важных семейных обедов.

Мы также обнаружили несколько отличных дешевых ресторанов на левом берегу. Послеобеденные часы мы часто проводили в кафе Le Flore и Les Deux Magots, где мы собирали наш медленно растущий круг знакомых. Однажды там, к моему изумлению, кутюрье Мишель Гома пригласил меня прийти на пробу в Patou, почтенный дом моды, в резиденции которого он работал дизайнером. Муж настоял на том, чтобы сопровождать меня на ту первую встречу, но менеджер салона жестко поставила его на место, где-то далеко в шоу-руме. На мне было простое белое хлопковое американское белье. Гома никогда не видел ничего подобного. В ужасе он приказал одному из своих помощников передать мне французский пояс для чулок, который был воздушным, тогда как американский был просто крепким. В течение следующего часа Гома подглядывал за мной из-за занавески, пока я примеряла несколько вечерних платьев и костюмов этого сезона. Сразу стало очевидно, что платья от кутюр не шили, а проектировали, имея эндоскелет из прошитых или прошитых швов, которые придавали одежде форму. Как ни странно, эти швы и проволока не были неудобными, и даже на моем очень американском теле одежда была элегантной.

Когда час закончился и я вернулся к своей одежде, которая теперь казалась плохо сидящей и неудобной по сравнению с тем, что я примерял, мсье Гома нанял меня «на временной основе, чтобы посмотреть, подойдет ли я. » Мой муж навис позади меня, беспокойный, но стараясь не показывать этого, и на этот раз позволил мне говорить за себя.

Я недолго работал в Пату. Персонал научил меня правильно ходить, и на очень короткое время я представила одежду в выставочном зале. Мне никогда не удавалось просто выставлять напоказ платья и дневные костюмы, поскольку я не могла заставить себя скрыться за одеждой, надевая каждую одежду, как если бы она была моей собственной. В первую неделю там мне предложили сбросить два килограмма, но так как я от природы очень худая, то проигнорировала просьбу.

Это была интересная и плохо оплачиваемая интермедия. Шоу-модели прибыли в два часа и сидели в маленькой гримерке, одетые только в трусики-бикини и хлопчатобумажные халаты, пока они наносили макияж, поправляли свои — ​​или друг другу — волосы для показа, болтая в ожидании. три часа, когда коллекция была показана. Они болтали о новых любовницах богатых мужчин, которые недавно заняли место прежних любовниц, и о том, как и почему произошли такие перемены в судьбе; о том, где можно найти скидки на одежду; о предстоящих бесплатных поездках и последних приглашениях на выходные за город. Большинство моделей были француженками, но ни разу не упомянули о еде. В те недели, что я был там, они были одинаково грубы со мной. Поскольку я не был эмоционально вложен в работу, а моя настоящая работа ждала меня дома, я не стал обижаться.

Через несколько недель мсье Гома решил, что я недостаточно худая и невидимая, чтобы показывать его одежду, потому что моя осанка, поза и походка слишком целеустремленны. Это было до появления звездных моделей с собственным стилем: всего несколькими годами ранее на сцене появились Довима и Сьюзи Паркер, но они были фотомоделями, редакционными моделями и редко выходили на подиум. Итак, мы расстались, но на достаточно хороших условиях, и мне разрешили оставить себе французский лифчик и немного поношенную пару туфель Roger Vivier, которые мне подарил мсье Гома.

Я вернулся к своей пишущей машинке и роману, который я заказал. Наша квартира была такой маленькой, что негде было хранить мою пишущую машинку, стопку бумаги, копировальную бумагу и тезаурус. Круглый обеденный стол, за которым вполне комфортно могли разместиться четверо, днем ​​служил мне письменным столом. Вечером я поставил все свои письменные принадлежности на пол в углу комнаты. Мой муж начал делать телефонные звонки, один или два раза в день, пытаясь представиться редакторам различных издательств. Я отправил по почте все рекомендательные письма, которые привез с собой, и ждал ответа, не подозревая, что должен был доставить их лично и приложить свою открытку. Карты у меня еще не было.

Только несколько человек, которым я отправил рекомендательные письма, ответили. Одна из них была гранд-дамой, литературным агентом, с великолепной квартирой на острове Сент-Луис. Она пригласила нас на чай, который оказался бутылкой шампанского и несколькими бутербродами. Визит прошел достаточно хорошо, чтобы она приглашала нас снова каждые три месяца или около того. Когда он был опубликован, я послал ей копию своего первого романа, а два года спустя — второго романа, который, как она мне позвонила и сообщила, был «большим улучшением». На протяжении многих лет она знакомила меня с несколькими известными приезжими американскими авторами, все из которых, казалось, вели себя плохо теперь, когда они были далеко от дома.

Тем временем я усвоил и другие ритуалы французской кухни: нужно ровно надломить донышко стеблей спаржи, а затем очистить их от кожуры; что французское молоко имеет слабый вкус, и его нужно нагревать для использования в кофе; что один вид йогурта был настоящим йогуртом, а другой — своего рода заварным кремом; что «комнатная температура» применительно к красным винам означает где-то около 65 ° F, а не современную комнатную температуру; что зеленые бобы никогда не следует подавать с красным вином, поскольку они изменяют вкус вина, и наоборот; что овощи можно было подавать как отдельное блюдо после мяса, потому что французские овощи были настолько ароматными, что могли терпеть сами по себе. Я узнал, какой на самом деле вкус у зеленого горошка и помидоров. Меня учили, что деревянные салатники нужно вытирать насухо, но никогда не мыть; что чугунные сковороды никогда нельзя было мыть водой с мылом, а чистить крупной солью, а затем тщательно высушивать и слегка смазывать маслом, а налет на них нужно было оставлять нетронутым, поскольку он был полезен, действуя почти как тефлон в тех до-тефлоновых дней. В конце концов, я даже научился есть лангустина ножом и вилкой, не оставляя беспорядка, — техника настолько точная, что лучше осваивать ее в раннем возрасте.

В те первые месяцы нас часто приглашали пообедать с кем-то или парой в замечательных ресторанах по соседству, но редко к кому-нибудь домой. Рестораны и кафе служили альтернативными жилыми комнатами, и только семья и самые близкие друзья когда-либо видели настоящую вещь. Я нашел это озадачивающим, поскольку мы пришли из места, где нас легко приглашали и быстро, хотя и не всегда крепко, дружили. Прошло много времени, прежде чем несколько знакомых французов стали настоящими друзьями, и еще больше времени, прежде чем нас пригласили в их кухни и столовые. К тому времени я уже знал, как правильно рвать различные сорта салата, нарезать цикорий, чистить помидоры и персики, готовить винегрет с травами или другими приправами и делать другие мелкие дела, чтобы стать частью шоу.

Клод Б. и его жена Джанин первыми приняли нас в свой дом. Возможно, то, что за его голову была назначена цена, за дверью стоял телохранитель, а некоторые из их друзей бросили их, так как находиться в их компании было опасно, облегчило наше приглашение. После взрыва их прежней квартиры они теперь жили в большей, без окон, выходящих на улицу. Во время нашего первого визита Клод показал нам пистолет, который ему разрешили носить, но поскольку мы приняли его без показухи очарованного ужаса, нервного смеха или мужественной позы, считая это естественным и необходимым, он больше никогда его не показывал. Я спросил, знает ли он, как им пользоваться; он сказал, что прошел часовую тренировку на стрельбище в самом сердце Парижа, куда элита общества ходила, чтобы вооружиться охотничьими ружьями, и поэтому чувствовала себя способной защитить себя. Мы с мужем избегали смотреть друг на друга.

Тот первый ужин в квартире Б. был уроком того, как подается семейный обед и что ожидается от детей и гостей. В следующий раз, когда нас пригласили, я пошел на кухню, чтобы посмотреть, как Джанин готовит вечерние блюда, и предложил свою помощь. Несмотря на то, что она опасалась моего опыта, она согласилась, и с помощью уроков моего соседа я достаточно хорошо зарекомендовал себя. С тех пор, когда меня приглашали на обед, я принимал небольшое участие в приготовлении еды, наблюдая, как Джанин пробовала и добавляла щепотку соли в говядину по-бургундски или в телячью лепешку, или в жареные во фритюре небольшие сардины, простые блюда. подается гостям семьей с ограниченным бюджетом.

В конце лета к нам приехали маленькие сыновья моего мужа. В один из выходных мы с семьей Б. поехали в Трувиль на побережье Нормандии, где дети, не понимающие друг друга, играли на пляже. На обратном пути в Париж мы остановились в гостинице недалеко от Кана. Он был закрыт на день, но Клод знал владельцев, роялистов, которые считали графа де Пари истинным главой французского правительства и ждали его восстановления на престоле. У Auberge был свой собственный огород, поэтому мы играли в футбол, пока собирали и готовили еду. Когда мы сели есть, сразу стало очевидно, что в то время как французские дети должны были держать руки на столе чуть ниже локтя, американские дети должны были держать свободную руку на коленях. По мере того как трапеза продолжалась, каждое блюдо заканчивалось глотками местного кальвадоса и тостами в честь «Короля Ле Руа», было решено, что дети могут на время отказаться от правил поведения за столом, поскольку постоянные противоречивые напоминания сбивали их с толку.

Жанин унаследовала титул графини де ла Гр… но она была настолько естественной, насколько только может быть парижанка, щедрой, внешне открытой и уравновешенной. Ее дети были очаровательны, и после того, как они увидели, что мы полюбили их, они разговаривали с ними, как со взрослыми людьми, щедрыми на свою любовь. Единственное, что всегда беспокоило меня в том, как воспитывали французских детей, это то, что все девочки говорили высоким, льстивым голосом, особенно когда имели дело с мужчинами, очевидная подготовка к флирту и манипуляциям, когда они вырастут.

«Почему ваши дочери так с вами разговаривают?» — спросил я Клода.

«Как что?» он спросил.

— Как гейши, — сказал я.

«Знают? Мне это не приходило в голову. » Клод плохо разбирался в сложных глаголах английского языка.

Примерно через год он наконец познакомил нас со своим лучшим другом Жилем, красивым, забавным, смелым каскадером, который когда-то перелетел через Ла-Манш и вверх по Сене на алюминиевых крыльях собственной конструкции. Жиль был осторожным смельчаком, парашютистом, каскадером и мастером ловкости рук. Он брался почти за любой трюк, который мог придумать режиссер или сценарист, за исключением тех немногих, которые он поклялся никогда не делать: каждый его трюк был выполнен с минимумом суеты и максимумом таланта. Однажды летом я уговорил его взять меня с собой прыгнуть с парашютом, к чему я был совершенно не готов, но я несколько раз наблюдал, как он спускался на землю, и хотел испытать это. В тот день мы с мужем сели на поезд в маленький городок, где снимался фильм. Пока Жиль долго учил меня, как падать с высоты и правильно приземляться, мой муж бродил вокруг, выкуривая сигарету за сигаретой и беря пирожное за пирожным из маленькой тележки с едой.

Наконец, Жиль привязал ко мне парашют, поднял меня в одномоторный самолет, и мы взлетели. Высоко над аэродромом, который теперь напоминал картину абстрактного экспрессионизма, воздушный пейзаж, он подтолкнул меня к открытой двери. Звук ветра соответствовал звуку двигателя. « Соте! «, сказал он, « Прыжок, » и толкнул меня. Я упал в космос, мои ноги вместе и мои руки по бокам. Внезапно Жиль оказался рядом со мной, что-то шепча. Его руки раскрылись, ноги согнуты в коленях, и я упала мимо него. Затем он снова оказался рядом со мной, нырнув вниз, чтобы присоединиться ко мне. На этот раз я подражал его движениям, раскинув руки и согнув колени. Мне казалось, что мы медленно плывем вниз, хотя ветер давит на мое тело и проносится мимо моего шлема. Жиль отлетел от меня, а затем снова вернулся, кружась вокруг меня, выполняя сальто. Затем он протянул одну руку и повернул меня так, чтобы мы оказались лицом друг к другу, когда мы падали. По-прежнему не было слышно ни звука, кроме ветра, никакого ощущения падения, кроме давления воздуха на мое тело. Я рассмеялся, и мои губы оторвались от зубов. Жиль притянул меня к себе и крикнул: « С уважением! » Я посмотрел вниз и увидел, что мы ближе к земле, чем я думал.

«Тяни!» — крикнул он по-английски и умчался прочь от меня. между ног, и меня дернуло вверх. Я смотрел, как над головой раскрывается парашют, большой волнистый прямоугольник, который застывал в яркие цветные полосы. Мое падение замедлилось, но все же я приблизился к земле быстрее, чем ожидал. Воздушный пейзаж разрешился. в резко детализированные коричневые, желтые и зеленые поля, которые приближались с пугающей скоростью Затем я почти упал, а затем я ударился и перекатился, и меня протащило на небольшое расстояние, когда я тянул стропы с одной стороны парашюта, пытаясь выплеснуть оставшийся в нем воздух. Парашют рухнул, и я остановилась, потрясенная, испачканная грязью и в экстазе. Мой муж, бледный и явно обезумевший, бросился ко мне, но не коснулся ни меня, ни парашюта.0003

«Можем повторить?» Я попросил. Но мы не могли, так как команда Жиля отрабатывала сложный воздушный трюк, а мой собственный прыжок был одолжением во время тайм-аута от съемок.

Война в Алжире продолжается. По Елисейским полям прошли марши протеста, закончившиеся избиением и применением слезоточивого газа. Однажды утром мы узнали, что несколько почти обнаженных тел были найдены плавающими в Сене со следами пыток на каждом из них.

Поскольку мы жили в основном на то, что я зарабатывала, и на гроши, которые мой муж получал в качестве аванса за покупку нью-йоркским издателем любой приемлемой французской книги, которую он мог найти, мы переехали в другое, гораздо менее дорогое место рядом с площадью Виктора. Хьюго, квартира-студия на первом этаже со спальней в подвале. Мой письменный стол представлял собой небольшой стол в главной комнате, и я нашел подушку, чтобы смягчить дно моей пишущей машинки, так как боялся повредить кожаную поверхность стола. Мой муж разыскал домоправительницу, которая работала на него во время его прежнего пребывания в Париже. Я был уверен, что мы не можем позволить себе домработницу, но он был непреклонен в том, что ее опыт ведения домашнего хозяйства при ограниченном бюджете сэкономит нам деньги. Иветта пришла работать к нам, и впервые в моей жизни у меня был кто-то, кто делал бы домашнюю работу, что было сложнее, чем в Лос-Анджелесе, поскольку печи в Париже питались от баллонов с бутаном или пропаном, купленных в местных магазинах. скобяной магазин и что нужно было установить самому; методы мытья пола были разными; Я никогда не жил с мрамором и не умел за ним ухаживать; и было решено, что все рубашки джентльменов должны были вариться в котле на плите. Я с радостью предоставил все это Иветте, которая водила меня за покупками и готовила, дополняя мой репертуар тем, что каждый понедельник, когда мясные лавки были закрыты, готовила пирог с заварным кремом «Лотарингия»; клафути, флан и фруктовые тарты на десерт; рагу из самых дешевых кусков мяса; и запеченная испанская скумбрия в пятницу. Она также нашла и познакомила меня с bougnat, местный торговец дровами, углем и вином, который держал самые выгодные сделки, которые он откладывал для любимых покупателей, в задней части магазина.

Вскоре после того, как мы поселились в новой квартире, усилия моего мужа по поиску французских книг для публикации в США сошли на нет и, в конце концов, подошли к концу. Теперь он проводил большую часть своего времени, разговаривая по телефону со знакомыми и читая газеты и журналы, настаивая на том, что это улучшит его французский.

Однажды днем ​​площадь Виктора Гюго и улицы, ведущие к ней, были заполнены группами военизированной полиции CRS. Все движение остановлено. Единственным звуком был скрип кожи, стук ботинок по тротуару и щелканье затворов автоматов, открывающихся и закрывающихся снова. Затем из здания на площади прозвучало несколько выстрелов. Люди CRS посмотрели на звук, но под жестким контролем не бросились вперед и даже не заговорили. Приехали черные машины с полковниками. Хлопнули двери. Приехала полицейская скорая помощь; унесли тело. На следующий день заголовок Le Canard Enchainé, , сатирический политический еженедельник, объявил, что один из людей, возглавивших восстание против передачи Алжира алжирцам, был найден прячущимся в здании на площади Виктора Гюго и впоследствии «покончил жизнь самоубийством, нанеся три выстрела в голову». .»

Джанин снова была беременна. К сожалению, Клод, все еще находящийся под угрозой своей жизни и раздраженный ограничениями на свои поездки, внезапно привязался ко мне. Я избегала его, и, к счастью, это состояние продлилось всего около трех недель, но потом он вспомнил, как ревнив был мой муж, и, казалось, получал удовольствие, дразня его. Однажды днем ​​Клод пришел с охапкой роз всех цветов и ароматов на всех стадиях зрелости. Иветта вытащила взятые напрокат горшки, кастрюли, кувшины и две вазы, и мы расставили цветы как могли, но большинство из них оказались в ванне и биде. Все это время Клод и мой муж сидели в гостиной, попивая кофе и обсуждая политическую ситуацию, как будто ничего необычного не происходило.

Год спустя, когда у Клода появилось больше свободы для путешествий, он прилетел в Рим, где мы отдыхали, чтобы отпраздновать мой день рождения. Теперь он часто бывал в Риме из-за своей газеты и снимал комнату в частной квартире в Трастевере. Мы остановились у друзей и ожидали, что к нам присоединится пара знакомых голливудских актеров, которые снимались в Ницце. Они были незнакомы с французским характером и поэтому были совершенно уязвимы.

Мы встретились в ресторане, где гости ели за общими столами на небольшой площади, а официанты были известны своей непристойностью, без колебаний хватали или щипали женщину, если она им нравилась. На актрису тут же напали, вывели из равновесия еще до начала трапезы. В какой-то момент вечером высоко над площадью распахнулось окно; из него высунулась женщина и спела арию. В другой момент почти голая девушка проехала на белой лошади по ресторану, пробираясь между столами. На нашем столе появились графины с вином, а затем еще графины. Сидящий напротив меня Клод лукаво улыбался. Он посмотрел на актрису, стоявшую рядом с ним, потом снова многозначительно на меня. Мне стыдно признаться, что все эти годы спустя я не остановил его, когда он начал говорить с ней тихо, спрашивая о ней самой, о ее работе, о ее жизни, соблазнительно наклоняясь к ней и наливая еще вина в ее бокал. Время от времени он поглядывал на меня, чтобы убедиться, что я слежу за его прогрессом. Я знал, что он гордится своими соблазнительными способностями, поскольку не делал секрета из своих маленьких дневных забав, но что меня удивило, так это то, что менее чем за десять минут она склонилась к нему. Это было прекрасное выступление, подарок мне на день рождения, как пианист может дать небольшой импровизированный концерт, если у него нет другого подарка.

Поужинав, мы сели в машину, которую Клод одолжил у своей хозяйки, и поехали по Риму. В какой-то момент Клод остановил машину, подбежал к продавцу воздушных шаров, скупил весь свой товар и привязал его к заднему бамперу. Воздушные шары летели позади нас, и мы поехали дальше по городу. Наконец мы достигли Кампидольо с его лестницей, спроектированной Микеланджело, которая поднималась на холм и заканчивалась на площади, где Муссолини когда-то произнес множество истерических речей. Микеланджело спроектировал лестницу так, чтобы по ней мог легко подняться человек верхом на лошади. И вот, поздно ночью, Клод вел машину, двигатель которой напрягался, пока она поднималась по ступенькам, на вершину холма, где он свернул налево и припарковался возле обзорной площадки над руинами Форума. Они были наполнены светом. Клод включил радио и нашел музыку. Выйдя из машины, мы подошли посмотреть вниз на остатки каменной колонны истории города. А потом мы танцевали.

По возвращении в Париж мой муж, похоже, не очень хотел видеть Клода и его семью. Он оставался в нашей квартире, пока я работал, затем читал страницы дня и делился со мной своим мнением или вносил предложения, некоторые полезные, некоторые навязчивые и раздражающие. Иногда мы ходили в кино, но у него были проблемы с пониманием диалогов, и мы часто уходили до того, как фильм заканчивался. Время от времени я предлагал позвонить и договориться об обеде с Клодом и его семьей. Я скучал по их общению, по болтовне с Джанин на кухне, по наблюдению за тем, как дети растут и меняются, но я не мог найти способа убедить его продолжать то, что я считал настоящей дружбой.

Год спустя Клод возвращался с репортажа у Ла-Манша, когда его машина, Volvo, самая безопасная машина, которую он мог найти теперь, когда у него четверо детей, съехала с дороги, перевернулась и врезалась в пшеничное поле. , убив его. На похороны Джанин, дети и ее семья приехали на маленьком автобусе. Сначала я не узнал ее, потому что ее лицо потускнело от старости.

Две недели спустя, желая закончить свою дневную работу и воссоединиться с семьей Клода в стране, где они уехали скорбеть, Жиль поддался давлению, заставив его разбить кабриолет, трюк, от которого он всегда отказывался. Его убили с первого дубля. Джанин и дети вернулись в Париж на его похороны. Затем Джанин впала в спячку, не отвечая ни на телефонные звонки, ни на письменные записки, ни на вручение небольшого букета цветов. Примерно через год я узнал, что она работает в фан-журнале, и позвонил ей туда, но она была слишком занята, чтобы ответить на мой звонок. После еще нескольких попыток связаться с ней я наконец понял, что то, что связывало нас вместе, умерло вместе с двумя мужчинами.

Мои романы были опубликованы, но остались почти незамеченными критиками. Теперь мы были на мели и поэтому переехали в квартиру на улице Сегье, на третьем этаже здания 17-го века на улице 16-го века. Там не было жары, каменные ступени были узкими, изогнутыми и разрушенными за века использования. Время от времени крыса опережала меня по лестнице.

Кухня и ванная были в маленькой каморке. Полагаю, это можно было назвать ванной/кухней, потому что в ней была двухкомфорочная плита с крошечной духовкой и раковиной, которая служила для чистки зубов, мытья посуды и овощей. Ванны не было, только импровизированный душ, вода из которого падала в жестяной квадрат, наклоненный к сливу. Туалет был в кладовке в коридоре.

Муж Иветт, Роджер, повесил деревянную доску вдоль кухонной стены, которая служила прилавком, и именно там Иветта готовила нам еду. Ей, похоже, не показалось странным, что мы перешли от мрамора к холодному камню и черепице томмет, от кухни подходящего размера к ванне/кухне, и что единственное тепло исходило от камина в гостиной и маленькой печи. Наша спальня не отапливалась, но мы не могли позволить себе обогреватель, так как в те годы стоимость электроэнергии была очень высокой. Зимой я кричала каждый раз, когда скользила между ледяными простынями.

Иветт и Роджер владели фермой недалеко от Дижона, куда они сбегали каждые выходные с марта по ноябрь. Иветт посадила овощи и консервировала их. Роджер охотился в сезон, а иногда и вне дома. Однажды Иветта пришла с парой фазанов, которых она повесила двумя днями ранее, а теперь ощипала и выпотрошила. В тот день мы пировали; в тот вечер мы съели яйца-пашот и немного лапши. Мы были очень бедны, но каким-то образом сумели найти деньги на крошечную зарплату Иветт, яйца и лапша были небольшой платой за ее заботу о нас.

Я уговаривала мужа найти работу: наверняка его знакомые смогут познакомить его с одной из рекламно-рекламных компаний, которые начинали появляться в Париже; конечно, они были бы заинтересованы в найме успешного голливудского публициста. Вместо этого мой муж стал выступать в роли моего агента, продавая мои услуги везде, где только мог. Я обнаружил, что пишу английские субтитры для французских фильмов, пишу или переводю сценарии озвучивания для документальных фильмов, редактирую и переводю французские тексты по связям с общественностью или делаю любую другую рутинную работу, которую он мог найти для меня. Один из наших французских друзей стал называть его «литературным сводником».

Через год моему мужу удалось найти работу в международном фотоагентстве, и в конце концов мы переехали в новую квартиру на Монпарнасе. Рекламируемый как дуплекс, на самом деле это был небольшой лофт со спальней на пол-этажа, нависающей над гостиной. Иветт была рада, что у нее есть настоящая кухня для работы и небольшой холодильник для хранения молочных продуктов, хотя она ежедневно покупала овощи и фрукты, убежденная, что охлаждение портит их вкус. Теперь, когда у меня было достаточно денег, чтобы тратить их на еду, я начала учиться печь за 9 лет.0311 clafoutis, даже освоили маслянистый пирог с грушей и яблоками — успех у наших французских друзей, которые думали, что это американское изобретение. Я нашел рецепт в очень старой французской поваренной книге, настолько старой, что меры измерения редко указывались, за исключением случайных упоминаний «одна чашка кофе» или «четверть стакана хереса». К моему сожалению, я забыла рецепт.

К тому времени меня наняли читателем во французском издательстве, и я приходил туда раз в неделю за англоязычными романами, которые я брал домой, читал, писал конспекты и критиковал, выражая свое мнение о том, не следует их переводить и издавать во Франции, а потом возвращать в издательство, чтобы получить очередную партию романов. Это вскоре привело к тому, что меня наняли сокращать и редактировать романы, которые они решили опубликовать, поскольку роман, переведенный с английского на французский, выходит длиннее оригинала: в те годы это было слишком дорого как для издателей, так и для читателей.

Примерно в это же время наш брак начал окончательно распадаться. Однажды утром, взглянув в зеркало в ванной, я никого там не увидел и вернулся в свою постель. Я оставался в постели в течение трех месяцев, моя единственная привязанность к миру заключалась в чтении романов, написании своего мнения и каким-то образом умудрялся ездить в издательство и обратно. Все это время я почти не могла есть. Обеспокоенная, Иветт готовила крепкие супы, показывая свое недовольство, когда на следующее утро ее суп все еще стоял на плите нетронутым. Хотя было очевидно, что у меня нервный срыв, мой муж не сделал ничего, чтобы помочь мне, ни разу не спросив меня, что случилось. Тот, кто в Голливуде был болтливым поклонником психологии, однажды трижды за две недели посетивший психотерапевта, прежде чем объявить, что ему «намного лучше», каждый вечер сидел в гостиной и читал New York Herald Tribune , а по выходным выходить из квартиры, чтобы провести время в известном кафе на Монпарнасе, и возвращаться незадолго до обеда.

По истечении трех месяцев мой муж предложил мне развестись и вручил мне ряд контрактов, которые он хотел, чтобы я подписала. Он составил список нашего имущества, включая мои сочинения, разделив все между нами: 90 процентов ему, 10 процентов мне. Будучи невменяемым, я подписал. Оставалась проблема в том, кто будет опекуном Иветт. На заданный вопрос она сказала: «Я остаюсь с мадам». Он воспринял это плохо, так как она работала на него во время его первого брака и, без сомнения, чувствовала, что она была только взаймы у меня и принадлежала ему, первые деньги.

Он съехал, забрав все, что я подписал, даже виниловые джазовые пластинки на 33 оборота в минуту, которые я привезла на свадьбу. Поскольку у меня не было денег, кроме гонораров за чтение и редактирование, которых не хватило бы даже белке, я вскоре тоже ушел, и Иветт пообещала подождать, пока мое состояние не улучшится. Позже я узнал, что, как только квартира опустела от моего присутствия, он въехал обратно. Как раз в этот момент, как будто мы жили в плохой мелодраме, английский кинопродюсер прислал в наш нью-йоркский банк чек, оплату за год вариант одного из моих романов. Когда я написала в банк с просьбой выслать мне 1000 долларов, мне ответили, что муж снял большую часть денег, оставив на счету только 500 долларов.

Друзья сказали мне, что он купил машину и новую одежду, и отправили меня к «нотариусу», который во Франции является человеком, который занимается семейными и имущественными вопросами. Нотариус помог мне подать в суд на развод, одним из моих требований было, чтобы мой вскоре бывший муж вернул по крайней мере половину средств, которые он взял, но, конечно, поскольку счет в Нью-Йорке был открыт на нас обоих, он имел законное право все это. Ожидая судебного решения по разводу, я жил в дешевой гостинице на Левом берегу, питаясь очень маленькой зарплатой, которую я получал от работы, которую нашел в очень маленьком издательстве. Но я снова встречался с друзьями и с облегчением обнаружил, что никто из них не бросил меня, как это часто случалось с разведенными, особенно в Париже.

Однажды ночью, сразу после развода, я вышел из отеля и пошел через мост Искусств, где в самом его центре я достал из сумочки обручальное кольцо и глупым, драматичным, последним жестом бросил его в Сену. На следующий день мне пришло в голову, что я мог бы заложить его.

Я еще раз увидела своего мужа в Париже, примерно через год после инцидента с банком и вскоре после того, как наш французский развод был разрешен. Теплым летним днем ​​я сидел в саду друга и потягивал бокал Вувре, когда сияющая фигура шагнула через французские двери. Мужчина в серебристо-сером шелковом костюме с седеющими волосами был великолепен. Мне потребовалось мгновение, прежде чем я узнала в нем своего теперь уже бывшего мужа: очевидно, он очень хорошо использовал мои опционные деньги. Он принял напиток. Я допил свой бокал вина, поцеловал хозяина и хозяйку и ушел.

Следующие несколько лет были борьбой, но я никогда не думал о том, чтобы покинуть Париж, где я чувствовал себя как дома. Я нашла работу получше, нашла француза, нашла маленькую квартирку. В долгосрочной перспективе работа оказалась неудовлетворительной, как и француз. Когда я переезжал из маленькой квартиры в маленькую, Иветт сопровождала меня, теперь работая только полдня, так как я не мог позволить себе больше ее времени и помощи. Наконец мне удалось убедить нью-йоркское издательство подписать со мной контракт на роман, который я планировал написать, и начал получать ежемесячную стипендию, часть аванса за книгу. Дни мои проводились за пишущей машинкой, а по вечерам я отправлялся на любое из бесконечных развлечений, предлагаемых Парижем, или приглашал друзей и знакомых на обед, обычно в ответ на их собственные приглашения.

И вдруг я почувствовал, что стал беспокойным и раздражительным. Иногда я думал о ржаной пастрами и тако. Чтобы успокоить нервы, я пригласил нескольких французских друзей на ужин в американском стиле. Войдя в квартиру, одна из женщин сказала: « Ça send le mule, » « Пахнет мулом. » Я приготовила полную кастрюлю чили. На гарнир был рис, кукурузный хлеб и вальдорфский салат на десерт, поскольку французы ожидали салата и сладкого в конце каждого приема пищи, а это служило и тем, и другим. Они никогда не видели подобного. Мул или нет, но они прикончили весь чили, так что на следующее утро на мой завтрак не осталось ничего.

Вскоре после этого я понял, что пора покинуть Париж. Прожив там почти десять лет, я постоянно говорил по-французски, легко писал письма и редакционные заметки по-французски, но знал, что недостаточно хорошо владею языком, чтобы написать рассказ, не говоря уже о романе. Хуже того, я видел сны по-французски, что, на мой взгляд, было нехорошо для того, кто пишет по-английски.

В качестве прощального подарка я подарил Иветте свой маленький холодильник и плиту; она обняла меня, сказав, что они очень пригодятся на ее ферме, и обещая приготовить фазана, если я когда-нибудь приеду в гости.

Я отправил сундучок со своим кухонным инвентарем, включая медную кастрюлю и сотейник, ножи, мандолину, шинуа с пестиком, салатницу и другие необходимые инструменты, стопки книг и одежду, морем, не зная если бы у меня даже было место для них в Нью-Йорке, но принимая это как должное, я бы нашел, где поселиться. А затем пришло время тепло и грустно попрощаться с моими французскими друзьями.

В свой последний день в Париже с багажом на руках я пошел на обед в Chez Anna. Несмотря на то, что я не был там несколько лет, меня тепло встретили. На этот раз я бы заказал а ля карт: артишок, очень редкий стейк, картофель фри, небольшой графин бургундского, а затем порцию бри.