Владимир Познер о времени, деньгах и Эйнштейне
– Владимир Владимирович, начнем с ваших самых первых часов.
– Это были папины часы, он мне подарил свои Longines, когда мне было 12 лет. Я их очень долго носил, сначала в Америке, потом в Германии…
– А потом, кажется, вы их потеряли?
– Их украли в раздевалке, где я спортом занимался. А потом у меня были наши часы «Полет», почему-то написанные через «j», Poljot, на немецкий лад. А вот первые «часы-часы» я очень поздно купил, в городе Нью-Йорке – Breguet. И это было связано с каким-то моим летием.
– Что, сами себе купили подарок?
– Нет, мне купили, но дали возможность выбрать. Изящные такие часы и совершенно без показухи. Они до сих пор у меня есть, и я их ношу. А потом мне Донахью купил часы, которые показывают время в двух поясах, потому что я много летал. Эти часы тоже сохранились. А потом мне Надежда Юрьевна (Соловьева – прим. ред.) подарила Jaquet Droz, которые мне очень понравились.
А потом мы с ней вместе выиграли еще одни Jaquet Droz как победители танцевального конкурса на BOSCO Бале. И потом кто-то мне подарил еще одну модель Jaquet Droz – очень интересную, там на циферблате одна стрелка и все цифры от 1 до 24. По ним очень трудно определить время, но они такие необычные.
– Все свое богатство успеваете носить?
– Я их все ношу. Я не обижаю их. Я вообще люблю часы. И ручки. (Теребит в руках серебряную Montegrappa.)
– И у вас наверняка часы хранятся в специальной коробке?
– Да, и она сама их заводит.
– И вот собираетесь вы утром, подходите к коробочке и выбираете те часы, которые вам кажется – что? Подходят к костюму или к ситуации, в которой вы можете оказаться?
– Вы знаете, Алена, совсем нет. Я поношу одни часы неделю, а потом говорю каким-то другим: «Теперь ваша очередь». Такие у меня с ними личные отношения. И мне совершенно все равно, увидит их кто-то, идут они к костюму или нет.
– Вы встречаетесь с массой людей и разговариваете с ними, и тут из-за манжета появляются некие часы. Вы обратите внимание?
– Да.
– А если не видите, какая это точно марка, вы спросите?
– Скорее всего, нет. Я могу спросить, только если у моего хорошего приятеля появились новые часы. А внимание, конечно, обращаю. К сожалению, или нет, но у нас в России часы – это фактор статуса. И когда я вижу часы, которые громко об этом статусе заявляют, я делаю себе маленькую пометку.
– Какую же?
– Скорее, отрицательную. Я не люблю, когда человек выбирает часы, потому что они очень дорогие.
– Но ваши не то чтобы дешевые.
– Нет, это разные вещи. Вот эти часы Jaquet Droz, которые на мне сейчас надеты, предположим, могут стоить 20-25 тысяч долларов. А есть часы, которые стоят 100, 125 тысяч. Это очень сложные часы, с механизмом, который борется с притяжением. И у меня есть знакомые, которые именно так рассматривают часы: как предмет, который, так же, как автомобиль, говорит о статусе.
Это, конечно, личное дело каждого, но я себе никогда не куплю такие часы. Не то, что я не могу их купить. Я могу! Вот подарить вам, например, с удовольствием! Но самому себе – неловко.
– Это особенность поколения?
– Может быть. Я все-таки из семьи с одной стороны – разорившейся аристократии, а с другой – русской интеллигенции. И как-то там всегда это было неловко.
– Вы с радостью расстаетесь с деньгами?
– Легко! Для меня деньги не имеют никакой цены кроме двух: независимость и некоторое удовольствие купить то, что ты хочешь: книжки, поехать куда-то. Я всегда поражаюсь людям, которые зарабатывают деньги, чтобы заработать деньги. А дальше что? Еще больше, еще больше. И? Где удовольствие? Оказывается, это и есть удовольствие преумножать.
– Когда вы начинаете свой эфир, вы всегда снимаете часы и кладете рядом с собой.
– Всегда. Я же в прямом эфире и должен успеть задать по крайней мере 90 % тех вопросов, которые хочу задать.
И часы лежат под углом, чтобы я мог следить за временем.
– Разумеется, если бы они у вас были на руке, вы бы переводили взгляд…
– …и так нельзя делать! Это воспринимается человеком негативно, как сигнал: я спешу.
– А вы замечаете, когда так делают?
– Конечно, и всегда говорю: вы торопитесь?
– Вы меняете часы, следите за временем, считаете его по минутам, ненавидите, когда опаздывают. А вы вообще понимаете, что такое время?
– Я твердо знаю, что я не понимаю. У меня нет никаких иллюзий на этот счет. Я знаю, что время – это самое дорогое, что у меня есть. Что его нельзя остановить, его нельзя притормозить, и оно все время уходит, и этим надо пользоваться ежесекундно. И в этом смысле я, конечно же, экзистенциалист, я живу сейчас, сегодня, немедленно, потому что я не знаю, что будет через 30 секунд, через три секунды. И никто не знает. Неуловимая и для многих незаметная вещь, как ни странно. Но для меня играющая огромную роль в жизни, и я часто об этом думаю.
– В наших с вами беседах о литературе, театре, кино вы всегда отдаете предпочтение классике, оригиналу. К современным интерпретациям в изобразительном искусстве, кино относитесь скептично. Встретившись с вами на Венецианской биеннале, я увидела, как вы сидели в Садах на лавочке и читали книгу, даже не думая отправиться по павильонам. Почему?
– Знаете, был в XIX веке такой французский аристократ Алексис де Токвиль. Он был графом, сыном очень видных аристократов во Франции, и будучи еще совсем молодым человеком, задался вопросом: как получилось, что вот этот другой строй, который называется демократия, победил? Где это можно проверить? Он решил, что только в Америке. Это было в 1835 году, и он провел несколько месяцев в Америке, которая тогда была маленькая: без Запада, без Калифорнии. После этого он написал книгу «О демократии в Америке». Вероятно, одна из трех лучших книг, когда-либо написанных об этой стране. Он пришел к выводу, что да, эта система сильнее, потому что она берет все наши привилегии и раздает их широко всем.
Но у нее есть один минус: европейцы-аристократы могли не работать, они самосовершенствовались: читали, учили языки, играли на инструментах, писали картины, ездили на лошадях, росли в большом смысле слова. А в Америке этого сделать не могут. Так вот, это наблюдение, на мой взгляд, относится и к современному искусству. Современное искусство, мне зачастую кажется, делается впопыхах, очень быстро. Чаще всего меня это не трогает: сердце не бьется, слеза не наворачивается, ночью не снится. Как правило, мне кажется, что меня на… калывают. А я этого очень не люблю. Знаете, когда-то давно меня спросили: что вы хотели, чтобы написали на вашей могильной плите, я ответил: «он не любил, когда его считали дураком».
– И постановки классики вы воспринимаете только в их строго временной интерпретации?
– Ну, если вдруг что-то попадется такое необычное, я в восторге! Например, в Театре наций видел постановку Боба Уилсона «Сказки Пушкина». Это современный театр? Да. Но как же это сделано! Восторг.
И радует, и печалит. Но когда берут «Сирано де Бержерака», и в целях того, чтобы показать, что это современное прочтение, Сирано все время ходит в пижаме и без меча – я говорю: нет! Потому что для меня чрезвычайно важна эпоха. Я обожаю историю. Если бы была моя воля, я бы попросил, чтобы у меня была возможность пожить в десяти разных эпохах. Мне дико интересно, как они одевались, как двигались, вероятно, не так, как мы. Поэтому зачем осовременивать? Если вы слушаете оригинальный текст так, как его следует читать, и у вас не замирает сердце – это у вас проблемы.
– Вернемся во время настоящее, Владимир Владимирович. Для чего же оно придумано?
– Так это мы сами себе его придумали. Его нет в природе. И в то же время оно определяет абсолютно все. Мы разделили его на годы, месяцы, часы и минуты, чтобы каким-нибудь образом им управлять.
– У нас это хорошо получается?
– Если вдуматься, как Эйнштейн, то время – это что-то совсем другое и всеобъемлющее.
Часы – это так, игрушка, хороший гаджет, благодаря которому мы понимаем, что договорились встретиться в определенное время. И я не могу вам не рассказать свой любимый анекдот об Эйнштейне, который я обожаю.
Вот он умер и, конечно, оказался в раю. И Петр его спрашивает:
– Какие просьбы у вас будут?
– С главным начальником можно увидеться?
– Пожалуйста!
Его Всевышний принял и говорит:
– У вас ко мне вопросы есть?
– Да, есть. Вы можете мне написать формулу, как вы все создали?
– Конечно.
– Напишите!
Всевышний взял мел и на доске начал писать. И пишет, пишет… Вдруг Эйнштейн говорит:
– Стоп! Там же ошибка!
Всевышний отвечает:
– Да. Я знаю…
Алена Долецкая для BoscoMagazine
Время Познера | Watch Russia
За свою карьеру вы встречались с огромным множеством различных людей. Кого из них запомнили больше всего?
Действительно, людей было много, и запоминались они по разным причинам.
Разумеется, ключевой персоной стал Фил Донахью. Если бы в свое время он не пригласил меня делать с ним программу в Америке, моя журналистская жизнь сложилась бы по-другому. Как – не знаю, но иначе. Сегодня нас связывает нечто большее, чем профессиональные отношения – вот уже много лет мы встречаем вместе в Нью-Йорке Новый год.
Конечно, не могу не отметить Бориса Ельцина. Я делал с ним интервью еще в опальные для него времена, в 1989 году. Интервью запретили – уж очень Ельцин был хорош. Материал украли и показали в Свердловске и в Ленинграде. После этого Борис Николаевич позвонил мне и пообещал, что в случае возникновения проблем будет меня отстаивать. Вы знаете, люди такого уровня, как правило, не делают подобных вещей для журналистов. Когда же я был вынужден уйти из Гостелерадио, Ельцин, уже будучи президентом, предлагал мне возглавить его пресс-службу. Я, правда, отказался, но эти два случая о многом говорят в чисто человеческом плане.
Мой любимый литературный герой – Д’Артаньян, и я не возражал бы против того, чтобы служить с ним в мушкетерах
Я поддерживаю хорошие отношения и с Михаилом Горбачевым, которого очень уважаю.
Люблю Михаила Жванецкого – что помешало мне сделать с ним хорошее интервью. Сильное впечатление произвела на меня Хиллари Клинтон. Оставили заметный след в моей жизни и малоизвестные люди. Например, я разговаривал в американской тюрьме в течение 45 минут с человеком, приговоренным к смертной казни, – никогда не забуду его лицо, глаза, то, что он тогда мне говорил. Брал интервью у потрясающего музыканта, гениального исполнителя Рэя Чарльза. Общался с удивительной личностью – Хью Хефнером, основателем Playboy. Накануне нашей с вами встречи записывал передачу с Борисом Гребенщиковым. БГ – необычайно интересный собеседник, удивительной внутренней наполненности.
Вы прежде всего политический журналист. Это было предопределено или получилось во многом случайно?
Просто я так устроен. Не могу сказать, что решение было твердым, откровенно говоря, вообще не собирался заниматься журналистикой, окончил биофак МГУ, физиолог по образованию. Но я – очень общественный человек, меня волнует то, что происходит в мире.
Причем именно волнует, до переживаний. Нередко друзья надо мной смеются, когда я страдаю, оттого что в Африке голодают дети. Поэтому выбор именно политической журналистики был обусловлен моими внутренними убеждениями. Я не могу быть шоуменом или заниматься научной журналистикой, не представляю себя в глянце, хотя и не отрицаю его.
Вы родились во Франции, учились в США, жили в ГДР, теперь обосновались в Москве. Но что при такой пестрой географии вы считаете своей родиной?
Это слово имеет для меня два толкования: место, где ты родился, и место, где ты чувствуешь себя дома. Именно последнее определение я считаю наиболее глубоким и точным. Многое в жизни складывается из мелочей, подчас неуловимых, которые замечаешь, только лишившись их: окружение, люди, их манера общения. Мой дом – все же Франция. Моя мама – француженка, с детства быт был устроен на французский манер, мы говорили только по-французски. Помню, что всегда мечтал приехать в Советский Союз – так воспитал меня папа.
И долгое время хотел быть русским. Выучил язык, давно живу здесь, но однажды наступил момент, когда отчетливо понял: я – не русский. Это не хорошо и не плохо. Просто я такой. На мой взгляд, русские похожи на ирландцев: подвержены крайностям, талантливы, любят выпить и подраться. Как сказал в разговоре БГ, русские очень хаотичны, поэтому так склонны к искусству. А я другой, более упорядоченный, структурный. Помню, как в 1957-м, во время Фестиваля молодежи и студентов, получилось так, что две недели я жил с американской делегацией. На тот момент я провел в СССР уже пять лет. И вдруг понял – это мои люди, они понятны мне. Мечтал уехать, но это было невозможно. Во время съемок документального фильма «Одноэтажная Америка» в какой-то мере заново открыл для себя эту страну. Затем был «Тур де Франс», и я окончательно пришел к выводу: мне хорошо во Франции. Но всегда будет не хватать другой страны: во Франции – Америки и России, в России – Франции и Америки… Причем, говоря «Америка», я имею в виду только Нью-Йорк.
Вы отлично выглядите и имеете неплохую физическую форму – можно ли вас назвать приверженцем здорового образа жизни?
Прежде всего – это гены. В моей семье были долгожители с папиной стороны: одна его сестра умерла в 93 года, другая – в 96. С маминой стороны одна сестра скончалась в 96 лет, другая – в 83. Благодаря маме я правильно рос: до 16 лет ложился не позже половины десятого, питался как положено, кроме того, всегда занимался спортом – это уже от папы. Сейчас трижды в неделю играю в теннис, мне это нужно для хорошего самочувствия и для экрана. В 1989-м бросил курить сигареты. Сейчас позволяю себе только полсигары в день. Выпиваю? Обязательно, но не по французским меркам – не бутылку вина в день, пореже, предпочитаю красное. Это важно. Так что, на мой взгляд, веду здоровый образ жизни.
Ваше участие в ресторанном бизнесе – способ попробовать себя в чем-то другом, отличном от журналистики, или вы просто любите французскую кухню?
Это не бизнес, это дань памяти моей матери.
Помимо всех ее качеств, она удивительно готовила, чему научила и меня, и моего брата, благодаря ей мы разбираемся в еде и вине. Семь лет назад брат предложил открыть в Москве брассери (brasserie) – тип французского ресторана, что-то среднее между бистро и высокой кухней, – и назвать его в честь мамы «Жеральдин». Моя заслуга была в получении места для будущего заведения, а всю другую работу выполняет брат. Уверен, мама была бы рада.
Вы довольны своей жизнью? Хотели бы, имей шанс, что-то изменить? Например, выбрать для жизни другое время и место?
Считаю, мне на редкость повезло. Моя жизнь необыкновенно интересная и счастливая: в детях, друзьях, профессии. Конечно, есть много из того, что не сделано, о чем-то глубоко сожалею, что-то хотел бы поправить и изменить, но не принципиально. Люблю историю, поэтому иногда хочется жить в Древнем Египте, ведь это необыкновенно интересно, увидеть, как там все происходило. Или в Афинах во время расцвета демократии. А еще Древний Рим времен Цезаря и Августа.
Вернемся к профессии, как повлияет на журналистику развитие Интернета и высокотехнологичных коммуникационных устройств? Сегодня информацию получают и обрабатывают миллионы пользователей Twitter – и каждый становится журналистом?
Нет-нет. Журналистика – профессия. Каждый пишет – да, но не каждый – журналист. Ведь это особый образ жизни, мыслей, взглядов. Не думаю, что развитие Интернета сильно изменит профессию. В свое время говорили: кино убьет театр, Интернет убьет телевидение, а электронная книга – бумажную. Но ничего подобного не произошло.
Я – очень общественный человек, меня волнует то, что происходит в мире. Причем до переживаний. Нередко друзья смеются надо мной, когда я страдаю, оттого что в Африке голодают дети
Телевидение дает шанс стать свидетелем того, что происходит в мире, – Интернет не дает вам такой возможности.
Вы можете после события просмотреть его видео на сайте, снятое с одной камеры. Футбольный матч, интервью, но в Twitter вы не увидите глаз, лица. Единственное, с чем я согласен, электронная почта убивает эпистолярный жанр – письма стали лаконичные, безличные, написанные наспех.
Как вы для себя определяете время, его движение, его скорость?
Когда был маленьким, время тянулось невероятно медленно: когда же, наконец, мой день рождения, каникулы, Новый год? По мере взросления, а потом уже и старения время невероятно ускоряется. Ты не успел обернуться, а оно уже пролетело. Если взять область техники, то тут все еще более стремительно: каждые три-четыре года происходят принципиальные изменения. Скажем, люди в XVIII веке существовали в одной эпохе, а начиная со второй половины XX века они уже проживают несколько. Не меняется одно – сами люди, внутренне они точно такие же, какими были всегда.
Чем бы вы хотели заниматься в своей жизни кроме журналистики?
Я бы хотел быть художником, страстно люблю живопись, но при условии, что это занятие станет «моим всем».
Но, увы, не умею рисовать, так же как, к сожалению, не умею играть на музыкальном инструменте. Сейчас «мое все» – это журналистика, в ней я себя нашел и очень этому рад.
Вы ездите по Москве на Jaguar. Почему вы выбрали именно этот автомобиль?
Все просто: компания Jaguar сама предложила мне их автомобиль. Первым был Jaguar Daimler: классические линии, очень красивые формы. На нем, кстати, ездит и королева Великобритании. Я просто обожал эту машину. Но согласно контракту через девять месяцев должен был сменить авто. Однако расстаться с моим первым Jaguar я так и не смог – купил его для жены. Теперь езжу на совершенно новой модели XJL. Вы знаете, даже несмотря на то что машина – неодушевленный предмет, с ней может возникнуть контакт. С моими Jaguar меня всегда связывали самые теплые отношения.
Разместите здесь свои 400-дневные часы Schlenker & Posner
Re: Интересное
5 июля 2010 г. Это краткое сообщение об этих и других часах в этой теме.
Во-первых, теперь мы знаем, что эти часы были изготовлены компанией Schlenker & Posner, а механизм имеет пластину 1529, но без логотипа. Затем, с тех пор, как эти часы были опубликованы, я задокументировал восемь часов, включая эти, которые оснащены маятником № 33, все с окрашенными шариками, соответствующими стойкам и циферблатам. Теперь очевидно, что они были собраны после того, как Керн выкупил Schlenker & Posner в конце 19-го века.36 или в начале 1937 года, таким образом, использовался тот же маятник конструкции Kienzle, который Керн использовал с тех пор, как в 1929 году возглавил бизнес Kienzle 400-Day. В целом, похоже, существует чуть менее 40 000 часов с серийными номерами, изготовленных SuP или использующих механизмы конструкции SuP. Таблица знакомств находится в разработке и будет опубликована в ближайшее время.
1 мая 2018 г. . Для записи, чтобы внести дополнительные исправления в информацию, которую я разместил выше почти восемь лет назад, часть, теперь окрашенная в КРАСНЫЙ цвет, неверна, аналогично для следующих абзацев.
Маятник с этими часами НЕ P33, а на самом деле модификация маятника P37, впервые представленная SuP примерно в середине 1934 года. Единственная разница между этим маятником и P37 заключается в том, что перевернутое навершие центрального стержня было заменено стержнем поворотного стержня с грушевидным шариком на дне. Хотя он похож на P33 конструкции Kienzle/Kern, он заметно отличается, и я обозначил его как Pendulum P37A для целей документации. Подробно это обсуждается в следующих постах этой темы.
Кроме того, продажа SuP компании Kern & Söhne произошла в начале 1938 года, когда Керн приобрел весь SuP 400-Day Business, включая завод, а также существующие запасы готовых и незавершенных часов, деталей. , материалы, инструменты, оборудование и т. д. Наше исследование теперь показывает, что Керн взял на себя действующий бизнес, продолжая производить и продавать дизайнерские часы SuP до начала Второй мировой войны. Керн не стал перезапускать этот завод после Первой мировой войны, вместо этого продав оставшиеся запасные части Конраду Мауху, который сделал свои часы с 1947 до 1950 года с использованием в основном корпусов, циферблатов и стрелок SuP.
Марк, я все еще провожу исследование, чтобы ответить на вопросы, поднятые Виком в его сравнении двух часов Кундо, одни из которых, по его мнению, могли быть сделаны Керном.
Это неполный список, но вот некоторые моменты, к которым я уже пришел к выводу:
1) Нет задокументированных часов производства Kern & Link, Kern Uhrenfabrik или Kern & Sohne с серийными номерами. Уже одно это исключает возможность того, что ваши часы или часы Вика были изготовлены кем-либо из этих производителей. Правильно.
2) Кроме того, ВСЕ задокументированные на сегодняшний день полноразмерные стандартные пластинчатые часы, которые, как можно доказать, изготовлены вышеуказанными производителями, основаны на конструкции Kienzle, такой как пластина 1383, с защелкой, установленной между пластинами. Единственная разница заключается в том, что вышеперечисленные производители отказались от использования защитного кожуха подвески Kienzle с петлей и использовали только трубчатый защитный кожух.
Для прямого сравнения посмотрите на пластины 1341, 1342, 1343, 1343А, 1667 и 1667А. Это еще одно доказательство того, что рассматриваемые часы не были изготовлены ни одним из этих производителей (см. мои комментарии ниже относительно фотографии в каталоге, опубликованной Виком). Правильно.
3) Перемычка ваших часов (в форме восьмерки, очень похожая на перемычку GB) использовалась с 1923 по 1930 год. Она была задокументирована на часах без защиты подвески, часах с трубчатой подвеской. защитный кожух, как на ваших часах, а также часы с подвесным защитным кожухом квадратного профиля КО. Это неверно, ВСЕ найденные часы «Kundo» с перемычкой в виде восьмерки на самом деле были сделаны SuP.
4) Перемычка с квадратным концом, штампованная из цельного куска металла, использовалась с 1923 по 1939 год и далее. ТАКЖЕ его можно было найти на часах без защитного кожуха, с трубчатым защитным кожухом и защитным кожухом Кундо квадратного профиля. Описанный мост Kundo click был обнаружен ТОЛЬКО в часах Kundo без защитного кожуха или с защитным кожухом Kundo квадратного профиля.
5) Задняя панель часов, описанных в (3) и (4), имеет множество логотипов, но круглый стилизованный логотип «KO» или логотип «Kieninger & Obergfell Germany» в форме арка с плоским дном или логотип трейдера той же формы были задокументированы на ВСЕХ этих пластинах и конфигурациях. Опять же, это НЕ относится к пластинам с трубчатым ограждением подвески. Это была моя ошибка до полной идентификации всех пластин с трубчатой защитой на самом деле производства SuP.
6) Я все еще работаю над тем, чтобы выяснить, есть ли какая-либо корреляция относительно того, как проштампованы серийные номера, а также относительно того, какие часы имеют опорную пластину с угловым механизмом, как у вас, или закругленную переднюю опорную пластину, как у часов Вика. Пока кажется, что это было случайно. Это НЕ было случайным. Часы с угловой опорной пластиной были ВСЕ от SuP, а часы с закругленной опорной пластиной были ВСЕ от Kundo.
7) Дальнейшая корреляция будет заключаться в том, какие задние пластины имеют эксцентрик передней пластины, а какие нет.
Это также даст более четкое представление о других функциях. Оказывается, все пластины Kundo имеют эксцентрик передней пластины, а НИ ОДНА из пластин SuP не имеет такой особенности.
Одна вещь, которую я обнаружил в часах с логотипом Кундо, это ОГРОМНОЕ разнообразие отличий от одних часов к другим. Почему у них не было стандартного формата, я не знаю, но нет никаких сомнений, что они не использовали один и тот же шаблон или функции от одной модели часов к другой, что было бы логично для минимизации их стоимости производства. Это включает в себя такие вещи, как опорные пластины механизма, дизайн основания, дизайн циферблата, дизайн фронтона, дизайн маятника, вырезы колеса и т. д. Вы упоминаете стальную крышку с латунным покрытием по центру основания. . это использовалось с самого начала в 1923, и мы находим, что они подходили практически ко всем стилям часов до 1939 года. Однако большинство из них представляли собой прочные латунные основания в стиле «Кундо». Это утверждение просто показывает путаницу, которая существовала до того, как мы, наконец, четко определили часы SuP.
Как только это было сделано, количество вариаций значительно уменьшилось, однако у Кундо определенно было больше, чем у SuP.
Фотография в каталоге, которую Вик опубликовал, очень похожа на часы Кундо, однако рисунок маятника для меня неубедителен, что это то же самое, что и Кундо № 37. Чтобы доказать это, потребуется полный вид маятника сбоку. Кроме того, механизм часов на фото в каталоге не показан, если бы он был, я бы поставил свой нижний доллар, он был бы как в пластине 1343. Здесь я ошибся. В этих часах «действительно» был маятник P37, а на задней пластине была пластина 1529.
Наконец, судя по серийному номеру, ваши часы были изготовлены в середине 1929 года. Я нашел маятник № 33, по крайней мере, на шести разных часах Кундо, изготовленных в этом же году, но не на часах, изготовленных до или после 1929 года. Четыре из них были окрашены в цвета, явно совпадающие со штырями и циферблатами. Я думаю, что, поскольку Kienzle закрыла свой бизнес 400-Day в то же время, вполне возможно, что маятники были проданы как часть закрытия до (или как часть) поглощения бизнеса Kern & Link.
Уже было известно, что Kundo покупает корпуса и другие детали у сторонних поставщиков. Этот абзац можно игнорировать, так как информация о датировке относится к серийным номерам Kundo, а НЕ к SuP.
Чтобы узнать больше, я опубликую сравнение данных позже, чтобы продемонстрировать то, что я разместил выше, но это будет готово через несколько дней.
John Hubby
>>>>
2 шт. Антикварные торсионные часы SCARCE SCHLENKER & POSNER — 25 марта 2018 г.
Детали: 2 шт.30 и 1931 Gold Filigree Orange Paintwork 400-Day Clocks
Производитель: Schlenker & Posner
История производителя: Schlenker & Posner производила уникальные часы, начиная с 1928 года. В 1938 году SuP была продана компании Kern & Sohne. продать часы SuP из инвентаря до начала Второй мировой войны.
Страна происхождения: Германия
Год выпуска: 1930
Модель: Стандарт
Серийный номер: 24601
Тип часов: 400-дневный
Приблизительный рост: 12,75 «со стеклянным куполом
Модель История и особенности: Этот скучный часы производились только за несколько лет, а также в течение нескольких лет, а также в течение нескольких лет, а также в течение нескольких лет.
несколько коллекционеров выразили разочарование по поводу сложности их поиска.Ярко-оранжевая окраска с золотой филигранью в углах циферблата делает эти часы уникальными.0005
Состояние: Эти часы состоят из 100% оригинальных деталей и находятся в очень хорошем состоянии, хотя и требуют некоторой чистки и обслуживания. В часах отсутствует рамка циферблата. В комплект поставки входят еще одни часы, описанные ниже, с безелем, который может хорошо подходить для дополнения этих часов.
Производитель: Kundo (Kieninger & Obergfell)
История производителя: Kundo (Kieninger & Obergfell) начал производить часы в 1923. Компания начала использовать маятниковую чашку в своей основе в 1933 году и стала крупнейшим конкурентом Aug. Schatz & Sohne. Большинство больших часов Kundo имеют взаимозаменяемые детали. Компания прекратила производство около 1976 года.
Страна происхождения: Германия
Год производства: 1931
Модель: Стандарт
Серийный номер: 41863
Тип часов: 400-дневный
.
12″ с пластиковым куполом
История модели и особенности: Эти часы с циферблатом в виде солнечных лучей были очень популярны и выпускались в различных цветах в течение нескольких лет.
Запуск?: Непроверенный, срабатывает спусковой механизм
Состояние: Эти часы в плохом состоянии, 80% оригинальных деталей. Хотя их можно восстановить, эти часы лучше использовать в качестве дополнения к часам, описанным выше. Скудный безель циферблата на этих часах можно использовать для дополнения редких часов Schlenker & Posner.
Состояние / Примечания: Состояние этих часов, как указано выше, точно на момент внесения в каталог. При получении часам может потребоваться некоторая корректировка, настройка или незначительное техническое обслуживание. Эти часы являются частью большой частной коллекции, собранной одним человеком на протяжении многих лет. Наш клиент предоставил нам много подробностей о часах в этой коллекции и хорошо разбирается в этом вопросе.