«Россияне наступают несколько раз в день. Идут под пули, падают. За ними новые — просто по этим трупам дальше» Что происходит в Бахмуте — одной из самых страшных точек фронта прямо сейчас
Бахмут, 12 января 2023 года
Libkos / AP / Scanpix / LETA
Украинская журналистка Виктория Хамаза с начала войны стала волонтеркой. Она собирает пожертвования, закупает все необходимое для военнослужащих ВСУ и отвозит в самые горячие точки на фронте. Виктория постоянно ездит в Бахмут. Издание «Зеркало» записало монолог Хамазы о происходящем в городе, за который последние месяцы идут ожесточенные бои. С разрешения коллег «Медуза» публикует его целиком.
Виктория Хамаза
«Бахмут был невероятно красивым городом. Был такой живой-живой!»
В Бахмут мы начали ездить с конца апреля 2022 года. Это для нас был такой перевалочный пункт: тогда там еще не началось обострение и работал госпиталь, была такая точка концентрации, привозили раненых с линии фронта, с того же Лисичанска.
Тогда еще в Бахмут мы эвакуировали людей [из других прифронтовых городов], а оттуда уже забирали раненых и ехали дальше. Когда пошли жесткие бои и враг начал подступать, мы стали интенсивнее ездить в этом направлении.
До боев Бахмут был очень красивым городом. Невероятно красивым. Я живу в Черкассах, это центр Украины, и вроде бы у нас очень ухоженный город. Но когда я первый раз приехала в Бахмут, помню, было очень много цветов, красивая архитектура, так уютно. Он был живой-живой! Вокруг — аллеи, люди. Помню, уже когда ситуация обострилась и туда тоже прилетало, во время воздушной тревоги на главной их аллее, где самолет, коммунальщики обрабатывали розы. До последнего люди держались, поддерживали этот уют.
Бахмут до войны
Vasylchenko / Shutterstock
Последние месяцы Бахмут — наверное, основная точка наших поездок. Сейчас мы завозим бойцам все: медицину и продукты, амуницию, тепловизоры, бронежилеты, каски, обувь и форму — где какой горячий запрос, за то и беремся.
Хотя начинали просто с еды и каких-то посылок от родных, потом привозили что-то только по потребностям парней. Со временем стали выходить на связь с командирами и брать заказы побольше. Люди нам доверяют — видят, что мы все передаем из рук в руки. Аудитория увеличилась, и мы стали делать сборы, брать большие заказы. Теперь покупаем беспилотники, реанимобили, передали несколько джипов-пикапов, а такие основательные запросы с фронта идут каждую неделю.
«Папа, мама, сын и дочь умирали под завалами. Их не достали до сих пор»
Сейчас Бахмут не утихает ни днем, ни ночью. Если ехать в темное время суток, над городом — зарево. Знаете, как восход солнца, только без солнца. Это какой-то Мордор. Город говорит стрельбой. Постоянно: выход — прилет, выход — прилет. И ты слышишь, как что-то рушится, рушится, рушится.
Он простреливается со всех сторон. Его уничтожают, просто уничтожают. «Грады», артиллерия, «кассеты», минометы работают, СПГ, АГС. По окраинам танки стреляют, там, где электростанция, просто бомбы скидывали, авиация мощно работала.
Максимально все разнесли.
У меня там был дядя — их бомбили постоянно. Он говорил: «Ты бежишь, а за тобой все разносится». Из их большого подразделения выжила, может, горсточка. И так в Бахмуте 24/7. Там не бывает тихо, чтобы город мог выдохнуть хотя бы на час.
Когда ты в Бахмуте, ты под обстрелами все время. Передвигаться — небезопасно. В город заходят вражеские снайперы. Однажды они зажали нескольких наших бойцов в каком-то подвале, а остальные прибежали к нам в укрытие переждать, чтобы снять снайпера и ребята могли выйти. Еще помню, как-то ночью шли уличные бои — заходили диверсионные группы, наши парни их обезвреживали. Я не могла уснуть: слышишь какие-то перестрелки, потом кто-то кричит или стонет, потом прилет, какое-то здание рушится… Знаете, такой контраст: ты пытаешься спать, а где-то близко кто-то борется за свою жизнь. Или теряет ее.
Дым от российских обстрелов на окраине Бахмута, 27 декабря 2022 года
Libkos / AP / Scanpix / LETA
Сейчас в городе нет уже, может, ни единого уцелевшего здания.
Каждый раз приезжаем, и что-то меняется. Например, здание, где мы в подвале ночевали, каждый раз все меньше и меньше: то кусочка стены нет, то какого-то этажа. Как-то прилетело, когда мы были там в укрытии. Был настолько сильный взрыв, что завалило два этажа, сверху образовалась огромная дыра. В подвале у нас тоже что-то немного осыпалось.
Когда прилетает, это так быстро происходит, что не успеваешь испугаться. Такой глухой звук, а потом просто много пыли, и ты пытаешься услышать где кто. Сразу перекличка: все живы, все нормально? Нас немного подмяло, но некритично абсолютно — мы все уцелели. А вот ребята наши выходили тогда во двор, и одному осколками оторвало кусок голени, другому выбило глаз.
Что вообще произошло, мы в тот день осознали, уже когда выехали из города. Тогда появилось такое тревожное ощущение, что еще чуть-чуть, еще один этаж — и нас бы могло не быть. Но самое страшное не то, что тебя может убить. Страшнее, если засыплет, и тебя никто не достанет оттуда. Так в одном доме засыпало целую семью, а спасателей туда просто не пускали: их жестко обстреливали, да и осталось их в Бахмуте мало, нужна была специальная техника.
И папа, мама, сын и дочь лежали там под завалами и умирали. Их не достали до сих пор.
Разрушенный дом в Бахмуте, 30 января 2023 года
Yasuyoshi Chiba / AFP / Scanpix / LETA
«В полуметровой землянке, можно сказать — могиле, снайпера продержали три недели. Молодой парень просто сошел с ума»
Военные в самом Бахмуте живут в основном в подвалах (если они не завалены, конечно). Подвалы бывают разные. В более-менее обжитых или с относительным ремонтом еще нормально. Парни там ставили ночью буржуйки, потому что очень холодно, но с ними тяжело спать: дым расходится по всему подвалу, режет глаза, к утру ты дышишь только им. От этого все страшно кашляют. Но в некоторых подвалах вообще стояла вода. Бойцы кидали на пол ковры из людских квартир, стелили на них карематы, спальники и спали в таких условиях. Вокруг влажность, грибок, ничего не успевает просохнуть — многие заработали себе воспаление легких или туберкулез.
А в окопах, особенно на линии соприкосновения, вообще страшная ситуация.
Когда были дожди, ребята стояли по колено, по пояс в воде — некоторые окопы настолько затопило. В морозы там, где совсем горячие позиции, они даже не могут маленькие буржуечки зажечь, чтобы погреться или чай заварить, разогреть еду, потому что идет дым — и их сразу кроют, кроют и кроют.
Поэтому там работают с обмороженными пальцами, руками, ногами. Буквально на днях к нам в Черкассы привезли парня из-под Соледара, там была такая же страшная ситуация. Их позицию накрыли, одежда на них обгорела, обуви не было вообще, и они шли два или три километра босиком, пока не добрались до какой-то хаты и не нашли там какие-то шлепки резиновые. Ноги у них были полностью черные, но на них, на адреналине, они еще как-то дошли до своих позиций, а там их уже направили в медбат и передали дальше. Но их ноги были настолько отморожены, что спасать уже было нечего.
Такие ребята в Бахмуте делают нереальные вещи. Они держатся только на мощных морально-волевых качествах. Там реально остались люди со стержнем, которые держатся сугубо на воле к победе, воле удержать каждый сантиметр своей земли.
Есть бойцы, отрезанные от позиций своих. Они неделями могут где-то там в окопах сидеть. Кто-то потерял каску и стоит без нее, потому что подвезти новую не могут. Сухпайки поели, батончики — тоже, у кого-то нет даже воды — парни едят и пьют талый снег. Это, по сути, грязная вода, фильтров хватает не на всех, но людям же хочется пить! Хотя бы так спасаются, держатся неделями. Из-за этого в Бахмуте у бойцов очень много кишечных воспалений, расстройств. Но ребята до последнего, пока не поступит приказ, позиции не оставляют.
Военнослужащий ВСУ на позиции в окопе на линии фронта в Бахмуте, 24 декабря 2022 года
Clodagh Kilcoyne / Reuters / Scanpix / LETA
Украинские военные роют окопы в окрестностях Бахмута, 1 февраля 2023 года
Yasuyoshi Chiba / AFP / Scanpix / LETA
Месяц назад мы приехали в батальон шейха Мансура, и они рассказывали, как освободили нашего снайпера. Он прикрывал своих бойцов, чтобы те смогли отойти, и его враг зажал. Он остался один в полуметровой землянке.
Только поднимает голову — по нему сразу стреляют. Так его продержали в этой, можно сказать, могиле три недели, пока этот батальон не прошел и не помог ему. Он ходил под себя, лежал все это время в своих испражнениях. Из еды у него были какие-то батончики, сухпаек — то, что накидал себе в подсумок, когда шел на позицию. Пил то, что оставалось из воды, а потом собирал капли, когда шли дожди. Так выживал. Молодой парень, толковый снайпер. За три недели он просто сошел с ума. Его не «затрехсотили», у него нет сильных физических ранений, но этим стрессом человек психологически сломан. Поехал на реабилитацию.
И в таких условиях парни воюют! При этом на горячих направлениях ситуация с вооружением тяжелая. Иногда оружие есть, а достаточного количества патронов, ракет к нему нет. Поэтому приходится еще и экономить на снарядах. Бойцы рассказывали, что, бывало, за день их кроют почти каждые десять минут. А у них — всего восемь выстрелов из чего-то крупнокалиберного в ответ.
«Иногда парней расстреливают, и от них даже собрать нечего.
Бывает — просто валяется голова в каске»Сейчас Бахмут пахнет борьбой. Заезжаешь в сильно разрушенные районы — и там просто трупный запах. Такой страшный, его ни с чем не перепутаешь. На окраинах есть места, где раньше были свалки. Там еще после летних боев осталось много убитых. Знаете, кучи «двухсотых», трупами все просто укрыто! Обычно говорили, что это вражеские тела, но когда на окраинах проходили уже и более жесткие бои, там просто все перемешалось, поэтому могут лежать и наши. Самый страшный запах там, где завалы, потому что там еще и мусор. Вообще, в Бахмуте на обочинах — кучи мусора, выбрасывать его некуда, и когда все перемешивается с разлагающимися человеческими телами, стоит страшная вонь.
Сейчас зима, все замерзло, а вот только начнет таять — будет экологическая катастрофа. Уже сейчас, как теплеет, тела разлагаются, все эти останки идут в землю. Поэтому на окраинах у людей в частном секторе в колодцах вода уже непригодна для питья.
Погибший житель Бахмута
Yevhen Titov / Reuters / Scanpix / LETA
Но трупы валяются и среди полей, и на позициях.
Как рассказывают парни, когда идет бой — это очень страшная картина: «Мы одних положили — следующие идут». Россияне наступают несколько раз в день, одни за другими. Наши в них стреляют — те идут под пули, падают. За ними идут новые российские военные — просто по этим трупам дальше! Снова под пули! Там такие получаются, знаете, труповые полосы.
Русские вообще не забирают своих раненых и «двухсотых». Даже если они уже отбили позицию, все равно не вывозят их. Или скидывают в кучу или оставляют просто так. А тела там бывают и разорванные. Если работала техника крупного калибра — лежат останки без внутренностей, ноги, руки, головы оторванные. Бывает — просто валяется голова в каске.
Но и среди наших военных тоже есть пропавшие без вести, потому что в бою иногда парней расстреливают, и от них абсолютно ничего не остается, даже собрать нечего — все просто разлетается. Еще есть места — и не наши, и не русских, но простреливаются, никто туда не заходит. Позиция настолько тяжелая, что тело очень сложно забрать.
Например, в Забахмутке уже не заберешь — там русские продвинулись, подошли впритык.
Но наши бойцы и вывоз «двухсотых» — это что-то невероятное! Они приматывают парней к капоту, привязывают к себе и так выносят, по одному перетаскивают. Что угодно придумывают, чтобы забрать своих с поля боя. Иногда погибают сами. У меня брат воюет, у них очень классный медик в бригаде — он всегда возвращался за погибшими. А это большая редкость для медиков, потому что спасают всегда в первую очередь раненых. У него шестеро детей, он такой очень самоотверженный, мотивированный. И буквально недавно он вывез «трехсотых», вернулся за телами, пошел за последним — и его снял снайпер. Так ювелирно, в голову. Прямо под каску.
Или вот пару месяцев назад наши договорились с врагом забрать тела, Россия дала зеленый коридор, все согласовали на уровне руководства. Десять наших бойцов пошли забирать своих, а россияне их просто расстреляли около тех трупов.
Отдельные истории наших погибших военных западают в душу.
Помню, мы приехали в одну бригаду, а там все ребята — как на подбор: молодые, лет до 30, статные. Был апрель. Мы стояли с командиром и еще одним мальчиком, его помощником. И этот мальчик — у него были такие большие голубые глаза — все расспрашивал: «Что там в Черкассах, что там на гражданке — деревья расцвели, девушки юбки надели?» Мы что-то рассказывали — они смеялись, шутили. Им так этой гражданской жизни не хватало…
Воронки от снарядов на поле на востоке Бахмута. Спутниковый снимок от 11 января 2023 года
Maxar Technologies / AP / Scanpix / LETA
И с другой стороны от них так шла жизнь! Через какое-то время мы ездили по позициям и везли им что-то для полетов, что они заказывали. Еще не доезжая до их точки — нам звонят: уже нет ни командира, ни этого парня. Мы не успели совсем немного.
Очень часто парни привозят раненых к медикам — кто-то уже умирает. С бойца снимают форму, а за броником — детское письмо в файлике. Так бывает очень часто. При том, что у многих еще нет своих детей.
У таких это просто письмо какого-нибудь школьника. Была история, когда военный погиб, а у него такое письмо за броником лежало еще с 2014-го — все это время он его около сердца носил.
Все это очень больно, потому что знаешь, что где-то там семья, у которой рушится мир. Когда видишь форму, залатанную вручную, понимаешь, что шила мама, или жена, или сестра. Это с такой нежностью делалось, а человека уже нет. И близкие могут еще даже и не знать об этом.
Еще одна проблема — с лета диверсионные группы стали переодеваться в форму ВСУ. Бывало, просто тормозили на краю дороги, делали вид, что кто-то ранен, и убивали наших военных, забирали машины. Недавно в Курдюмовке была история: враг переоделся в нашу форму, где-то они взяли пароли — и их пропустили на блокпосту, подумали, что свои. А они заехали на одну из позиций ночью и расстреляли всех, кто там был. Ну и это же тоже затрудняет идентификацию погибших — где враг, а где наш. Иногда ребята забирают «двухсотых», там жетон и форма нашего военного, а тело — россиянина.
«Не успеваешь одного осмотреть — еще троих привезли. Иногда за день 70 раненых, а бывает — вообще полтысячи»
У врага из-за постоянных атак, в целом, потерь может быть раза в три больше — они прут количеством. Но и у нас, как только русские наступают, увеличиваются потери. Ситуация меняется каждый день. Буквально в начале февраля враг начал активно продвигаться, и, конечно, погибших стало намного больше.
Наши медики в Бахмуте интенсивность боев описывали по поступлению раненых: иногда за день 70 человек, и даже тогда врачи зашивались, потому что не успеваешь осмотреть одного — еще троих привезли. Такой конвейер. А бывает, за день — вообще полтысячи. На ту же группу врачей. Всех нужно оформить, всем нужно оказать помощь. Когда они совсем перегружены, говорят нам, что делать, а мы помогаем, хотя медобразования у нас нет — только курс по тактической медицине. Уколы делать, капельницы ставить, швы накладывать на голову — все это я уже делала.
Раненного бойца ВСУ доставляют в госпиталь Бахмута, 11 ноября 2022 года
Libkos / AP / Scanpix / LETA
Врачи там — вообще супергерои, делают невероятные вещи! Им привозили тяжелых бойцов, без конечностей, а они их собирали, стабилизировали и передавали дальше на эвакуацию.
Когда в городе еще был госпиталь, но света, генераторов уже не было, — оперировали бойца просто в налобных фонариках! Как говорят они сами, бывает, за сутки выкуривают одну сигарету. Поесть, попить, сходить в туалет времени совсем нет — просто меняют перчатки, стерилизуют руки и не отходят от стола. Могут стоять и по 20 часов в операционной.
Сейчас госпиталя в Бахмуте нет — есть стабилизационные пункты, на каждом по несколько врачей. Их разделяют, чтобы, если вдруг в какой-то из пунктов враг попадет, не потерять сразу всю бригаду медиков. Еще работают медбатальоны, но они тоже больше не дислоцируются в городе. Там, где они находятся, — постоянный запах металла, спирта, резины и перчаток.
При том, что у них медикаментов не хватает, даже того же наркоза, обезболивающих. Проблема с поставками, потому что некоторые сильнодействующие препараты отпускают только медикам, а времени ждать новые поставки у них нет. Врачи просят привезти что-то такое, а я как волонтер купить это не могу.
Эта процедура на 12-й месяц войны до сих пор, к сожалению, не продумана, хотя мы обращались в кучу инстанций, чтобы ускорить процесс. И получается, что на горячих позициях часто нечем обезболить раненого.
Буквально неделю назад наш друг в Бахмуте получил ранение, его тело посекло осколками, а они же горячие! Пока его довезли до медиков, эти осколки просто прикипели к нему. Все видимые из мышц вырезали, с мясом вырывали просто по-живому — обезболивающего не было. Даже если оно есть — в таких маленьких дозах, что врачи берегут его для парней, у кого совсем беда и оторвало конечности.
Думают ли ребята, что могут стать следующими в этом конвейере смертей? Да, они говорят об этом. Говорят по-разному. Бывает, те, кто долго без ротации, ты смотришь ему в глаз, а они выцвевшие, как у рыбы, взгляд сквозь тебя. Сколько эти люди натерпелись и скольких потеряли за это время, что уже просто как роботы, не включаются ни на что?
Оказание первой помощи военнослужащему ВСУ в госпитале Бахмута, 9 ноября 2022 года
Libkos / AP / Scanpix / LETA
Летом было страшно, когда в госпиталь привезли нескольких бойцов с позиции, посадили их аккуратненько под стеночку, потому что все заполнено.
Врачи были заняты более тяжелыми, а мы пока оказывали помощь им. Там мужички — лет по 50, одному, может, около 30. У всех лицо — в крови, во рту — земля. Вычищаешь этот рот от земли, начинаешь давать водичку этому бойцу, а он начинает плакать, как ребенок. Знаете, настолько искренне, по-детски, просто навзрыд: «А там же хлопцы еще остались!» И ты понимаешь, что их вывезли, а кто-то из побратимов уже все. И они это понимают.
Один сидел на ступеньках (самый старший, может, лет под 60), и у него в какой-то момент началась паническая атака. Он стал хвататься за сердце и повторять, что у него сердечный приступ. Начал плакать. Ему повторяли, что с сердцем все в порядке, что ему просто страшно, что они уже вышли из этого ада. Но эти военные в такие моменты настолько беспомощные, настолько поражены тем, что там видели, что нет таких слов, которыми можно было бы их успокоить. И на это невозможно смотреть. Очень страшная картина.
«Есть и такие, кто реально верит, что все это закончится, что Бахмут отобьют.
Ну и, конечно, кто-то ждет „русский мир“»У местных ужасная ситуация. Как я уже говорила, многие тоже погибают от осколочных ранений: то там прилет, то тут люди шли — их «накрыло». Буквально несколько дней назад в доме осколками убило дедушку, лет 77, и мальчика лет 12. Мгновенная смерть.
Из гражданских в городе остаются, по последним подсчетам, около двух тысяч человек. Многие боятся выходить и все время прячутся в подвалах. Пока мы с вами говорим, там вместе со взрослыми сидят около 200 детей. Вот на прошлой неделе вывезли девочку — она жила с бабушкой и дедушкой, а маму забрали еще до обострения боев, на последних месяцах беременности. Ребенок выехал, а бабушка и дедушка все равно отказались.
Почему люди все еще остаются в разрушенном Бахмуте? Не всем есть куда ехать. Старенькие говорят: «А кто нас там ждет? У меня нет ни денег, ничего — куда мне ехать? Вывезете меня в те же Черкассы, а дальше что? Мне 70, я прожил тут с детства, тут вся моя жизнь». Некоторые просто боятся.
Разрушения в Бахмуте, 12 января 2023 года
Libkos / AP / Scanpix / LETA
Есть и такие, кто реально верит, что все это закончится, что Бахмут отобьют — «надо просто перетерпеть». Ну и, конечно, кто-то ждет «русский мир», говорит: «Зачем вы сюда пришли? Это все из-за вас. Это вы стреляете!» Да, они есть до сих пор. Были и коллаборанты — и вашим, и нашим. Но сейчас таких в городе уже меньше, чем было в начале войны. Все-таки уже четко видно, кто с какими намерениями туда пришел.
Связи в Бахмуте с конца лета нет, хотя иногда в некоторых точках пробивается какой-то сигнал «старлинка». Света, воды тоже нет. Сейчас даже скважины, где брали воду гражданские, — разбиты прилетами. Люди иногда собирают дождевую, снег. Фильтровать ее тоже нечем, поэтому отстаивают и пьют так. Иногда питьевую воду местным привозят волонтеры, социальные службы или военные. Бывало, летом едем, остановились переждать, пока где-то рядом прилет, подходит человек: «Ребята, у вас нет просто воды попить?» Смотришь — он весь как будто засушенный в этой жаре.
«Когда совсем был голод, животные бились за кровь раненых с носилок и срезанной с тел формы»
Ну и еще в Бахмуте страшная картина с оставшимися или брошенными животными. Сейчас их уже меньше: очень много умерло от голода или убиты осколками, часть вывезли волонтеры. Но все равно там остаются коты, собаки, козы, коровы. Когда приезжаешь, просто останавливаешь машину — и они к тебе сбегаются. Сыпешь им корм, а у одного — лапа оторвана, у второго — уха нет.
Первый раз с этим я столкнулась, еще когда освободили Ирпень. Подошла покормить собаку. Громадная овчарка, истощенная настолько, что ребра торчат. Видно, что она очень хочет есть — так жадно хватает этот корм! А потом выплевывает. Набирает в пасть — и выплевывает. Думаю, странно. А потом она положила морду мне на колено, а когда подняла — осталась такая желто-зеленая слизь. Смотрю — а у нее под челюстью дырка, и все, что она ест, не доходит до пищевода, выпадает. Она медленно умирала от голода.
Здание в Бахмуте, сожженное в ходе российского обстрела.
26 декабря 2022 года
Clodagh Kilcoyne / Reuters / Scanpix / LETA
В самом Бахмуте, когда мы ехали в прошлый раз, по обочинам было ну очень много убитых, замерзших животных — щенки и котята, взрослые собаки и коты. На краю дороги лежали и умирали коровы, собаки их ели.
А у выживших очень много контузий. И в основном все они стараются прибиться к людям, особенно на позиции к бойцам — уже адаптировались и понимают даже жесты. Многие живут возле госпиталя. Когда совсем был голод, они бились за кровь раненых с носилок и срезанной с тел формы. Они просто бились, чтобы слизать эту кровь, потому что еды нет.
На весь этот ужас, смерти, разрушения тяжело смотреть. Хотя, если честно, там максимально эмоции выключаются. Уже после, когда возвращаемся, бывает, так пробирает, что часами просто едем молча. Дома ловишь флешбеки от какой-нибудь мелочи, и начинает крыть воспоминаниями.
Сколько раз и нашим жизням что-то угрожало? Ой, это практически постоянно! Поначалу было страшно, а потом это ощущение атрофировалось, ты уже не реагируешь на взрывы.
Только понимаешь, выход это или прилет, далеко или близко. Недавно нам надо было отвезти помощь на позицию. Дорога простреливалась, и мы даже каски и броники надеть не подумали, потому что если прилетит — все разорвет, раскидает, останется просто каркас от машины. Ты в таком стрессе — быстрее все выгрузить, проскользнуть под прилетами. Но знаете, сейчас мы уже привыкли. Просто знаем, что нам надо туда доехать, и надо быстро. Поэтому по газам — и погнали. Иногда, когда уезжаем из Бахмута, эвакуируем раненых. Обычно — с осколочными или пулевыми ранениями, иногда с переломами, обгорелых. В дороге бойцы обычно молчат, но все они хотят жить. Все страшно хотят жить.
И несмотря на все прорывы врага крайние несколько дней и потери, я все равно уверена, что Бахмут отстоят. Это сугубо мое субъективное мнение. Жаль только, что такой страшной ценой. А учитывая, сколько жизней и сил уже положили — сейчас мы просто не можем отдать город.
Как развивались события»> Полгода боев за Бахмут. Как развивались события
Meduza
Владимир Шоков: Переписывать историю модно, а мы не должны этого позволить. Прямо и открыто об Афгане из первых уст
За плечами Владимира Ильича Шокова, председателя Минской городской организации ветеранов войны в Афганистане «Память», богатое военное прошлое, в настоящем — активная общественная работа, написание документальных книг, воссоздающих события «необъявленной» войны, увековечение памяти о ее героях. Правда, как и справедливость, у каждого своя, для личного пользования, и сегодня найдется немало доброжелателей, стремящихся навязать свою точку зрения о глобальных исторических событиях. Война в Афганистане завершилась 34 года назад — факт истории, и мы желаем получить его трактовку не из кратких выжимок учебника, цензурированных фильмов или уст псевдоэкспертов, а от непосредственного участника тех событий. Прямо и открыто о действиях советских солдат и их противников в Афганистане, сложностях возвращения к обычной жизни после военного пекла и о том, как важно передать историю в неизменном и неделимом виде молодому поколению, — в материале корреспондента БЕЛТА.
Владимир Шоков
— Владимир Ильич, как вы считаете, какой след оставила война в Афганистане в памяти ее участников и очевидцев и может ли он исчезнуть со временем?
— В семьях погибших и в памяти тех, кто прошел дорогой Афганистана (а таких более 28 тысяч), она оставила большой след, который ничем не выправить. Чтобы его сохранить, мы делаем и сделаем все. 12 строчек, написанных в учебниках истории, — очень мало для описания событий 9 лет 1 месяца и 18 дней. И потому мы стараемся писать об этом самостоятельно, говорить об этом. За последние пять лет издали девять книг, где в правдивой форме рассказываем о боевых действиях в Афганистане, описываем стоявшие перед нами боевые задачи, пишем о создании и развитии афганского движения в нашей стране, строительстве мемориала «Остров Мужества и Скорби». Президент, открывая памятник, сказал, что ни один белорусский солдат больше не будет воевать на чужой территории за чужие интересы. Мы очень благодарны ему за это. В разные периоды мы были и героями, и теми, «кого туда не посылали».
Все это мы прошли — и оценки давали разные. Мы, солдаты, выполнили свой воинский долг, как и полагалось. Уже после нашим действиям была дана высокая политическая оценка: «Мы не виноваты». Ответственных за ввод войск не нашли, а страдал солдат, потому что он выполнял свой воинский долг, порой ценой жизни.
— Молодое поколение, рожденное в независимой Беларуси, воспитанное на другой идеологии, склонно иначе смотреть на многие события советского прошлого. Что, на ваш взгляд, должны знать об Афгане нынешние парни и девушки, чтобы не ошибиться в оценке истории?
— Прежде всего наша молодежь должна знать свою историю в неискаженном виде и просто помнить о той «необъявленной» войне, в которой принимал участие весь Союз Советских Социалистических Республик, в том числе и Белорусская Советская Социалистическая Республика. Знать, что 28 тысяч только белорусов воевали там, что в Афганистане погиб 771 наш земляк, многие стали инвалидами. Мы делали и делаем все, чтобы обучить молодежь и подготовить ее к защите Родины.
Молодые солдаты, вернувшиеся домой без рук и ног, одной из важных задач считали создание кружков «Юный десантник», «Юный автомобилист», «Юный связист». Для чего они этим занимались? Чтобы эти пацаны, которым было по 15-16 лет и которые в ближайшие годы могли пополнить ряды советской армии, были готовы встретиться с реальностью Афганской войны. Они готовили их к этому. Белорусов в те годы призывали в 40-ю армию, а также в Тихоокеанский, Балтийский флот. Когда началась война, в основном только в 40-ю армию. Благодаря нашим парням-инвалидам, организовавшим эти кружки, многие пацаны вернулись живыми и здоровыми, чтобы впоследствии уже самим заняться патриотическим воспитанием молодежи. Пока есть еще отцы и деды, братья, которые воевали, надо расспрашивать их, беседовать с ними. Время пролетает быстро — скоро участников тех событий не станет, как практически не осталось свидетелей Великой Отечественной войны. А еще нужно настоящим образом овладевать военным делом, чтобы молодой парень мог защитить свою мать и свою Родину.
Моя позиция такова: пускай он прекрасно владеет оружием, но чтобы никогда ему не пришлось применить это знание на практике.
— Владимир Ильич, вы помните день своего отбытия в Афганистан и какие эмоции испытывали тогда?
— Мне было 36 лет, я уже был большим начальником для своих подчиненных, имел и военный опыт. Бывало, начинаю выступать, а народ стоит и улыбается: «Мол, мели, Емеля, твоя неделя». Так было до тех пор, пока я сам не стал ходить с ними на боевые задания. А уж когда стал, то и спросить было с кого, и потребовать была возможность.
А как уходил? Я был замначальника политотдела 3-й гвардейской танковой дивизии. Несколько месяцев исполнял обязанности начальника политотдела. До меня в нашей армии все замначальников политотдела уже побывали в Афганистане, а меня не брали, потому что я исполнял обязанности начальника. Когда я однажды отказался, мне предложили Афганистан. Я поехал, потому что считаю, что каждый военный должен проверить себя: кто он, для чего его учили и чем он может послужить своей Родине.
Так я оказался в Кандагаре. Когда прилетел в Кабул, первое, с чем столкнулся, — нехватка воздуха. Представляете, в Кандагаре плюс 60 градусов. Зной. Я думал про себя: «Как же здесь люди живут?» Но ничего, уже через неделю бегали по горам, выполняли боевые задачи. Человек ко всему привыкает. Вода была привозная, поскольку ту воду нельзя было употреблять. Многие наши афганцы переболели различными инфекционными заболеваниями: и тиф, и паратиф, и малярия, и чего только не нахватали. Все же выживали и продолжали участвовать в боевых действиях.
До сих пор мы с сослуживцами встречаемся. На 70-летие бригады прибыли почти 500 человек, на 75 лет — чуть меньше, более 300. Вот на 80-летие, которое мы отмечали 1 и 2 октября, приехали 120 человек. Даже один наш товарищ-афганец прилетел из Америки. Та боевая дружба, которая заложена в годы Афганской войны, жива и поныне. Мы и дальше будем встречаться, независимо от должностей и воинских званий. Уже приезжают наши наследники победы — внуки, и тоже со своими дедами участвуют в мероприятиях, знакомятся с нашими достопримечательностями, городом-героем Минском, памятником «Остров Мужества и Свободы», посещают Линию Сталина.
— Вы заметили, что след войны для ее участника ничем не исправить, не стереть. А какой эпизод той войны вспоминается вам чаще всего? Он героический, трагический или, может быть, будничный?
— Как сейчас помню, поставили перед бригадой задачу. Зеленая зона Кандагара. Надо было совместно с афганскими частями прочесать ее, поскольку в этой зоне сосредоточились большие массы душманов, получавшие оружие из Пакистана. Перед нами поставили задачу ликвидировать бандформирования. Мы ее выполнили.
Я долгое время ночами вскакивал. Во сне видел тот день, пытался прорваться. Вижу во сне, что чистим зеленую зону, тут вдруг у душманов танки с фланга идут, откуда — не могу понять. Знаю, что не было их. И прорваться не могу — и проснуться не получается. Супруга говорила, что я кричу во сне, а я не верил в это, пока однажды во сне не разбил часы — подарок министра обороны. Я проснулся и понял, что жена правду говорила. Много таких эпизодов было. Время проходит, сейчас уже не так остро воспринимаешь события тех лет, но тем не менее всегда помнишь о друзьях, с которыми бок о бок был и которые погибли.
— Афганистан — мусульманская страна с отличными от наших традициями и укладом жизни. Случались ли с вами во время пребывания там какие-нибудь казусы по причине незнания быта и культурных особенностей страны?
— У нас была брошюра «Как вести себя в Афганистане?» Там писали, что это за страна, описывали существующие обычаи, традиции, нравы. Кто-то читал, кто-то не очень. А казусов было более чем достаточно. Например, наша разведка никогда с пустыми руками не возвращалась, всегда приносила трофеи. Раз приводят трех баранов, очевидно, украли где-то. Случалось, и кремневое ружье приносили, и велосипед. Но сейчас о баранах. Только начинаем разбираться, поступает жалоба от генерала армии Варенникова: «Ваши мародеры украли три барана!» Я говорю командиру роты: «Какой же ты бестолковый, товарищ старший лейтенант. Вы могли украсть два, четыре, шесть, сто баранов и ничего бы вам не было, а вы уволокли непарное число!» Дело в том, что страна неграмотная, пастухи неграмотные, и когда загоняют ту или иную отару, которая несколько сот насчитывает, то считают парами.
Как не парный, пастуха за шмонты и спрашивают: «Кто?» А он и отвечает, конечно: «Советский». Так я заставил солдат выучить особенности и обычаи страны и учитывать их. Незнание привело к тому, что все получили взыскание от генерала армии Варенникова. И таких нюансов, и смешных, и грустных, было много.
— Владимир Ильич, когда к вам пришло осознание того, что выполнение интернационального долга, для чего вы и прилетели в Кабул, стало войной? Понимали ли вы на тот момент причины вооруженного конфликта?
— Я был политработником, поэтому и причины знал, и корни конфликта. Отправлялся сознательно на ту войну. Все солдаты — от низшего чина до генерала — знали, что мы защищаем южные рубежи Союза Советских Социалистических Республик. Это каждый солдат мог ответить. Мы шли защищать свою Родину. Не на бумаге, а конкретно — делом. Мы с честью выполнили свой воинский долг: с боевым развернутым знаменем вошли в Афганистан, по приказу Родины с тем же развернутым знаменем вышли из Афганистана.
— Рядом с советским солдатом на поле боя были вооруженные силы Афганистана — афганские спецслужбы, разведка, милиция. Тем не менее самые сложные боевые задачи ставили именно перед советской армией. Почему так и что отличало советского бойца от афганского?
— Отличие было в том, что афганцы не были обучены. Мы обучали афганскую армию элементарным азам ведения боевых действий. Они были хорошими воинами в том смысле, что их винтовка с детства кормила и пробивала им дорогу в жизнь. Но организованным боевым действиям, соблюдению тактики их обучали наши военные советники. Мы обучали их, чтобы они могли отстаивать свою родину в первых флангах, чтобы первыми шли в бой, а мы им помогали. Так уж получалось, что нам быстрее и легче было самим выполнить боевую задачу, чем ждать первого шага наших друзей. После уже они втянулись.
— Во время войны в Афганистане проводилась мощная контрпропаганда через распространение листовок, через радиоэфир. Владимир Ильич, по вашему мнению, насколько эффективным оказалось воздействие словом недружественных сил на сознание афганских жителей?
— Листовки были, но местные языка не знали.
Забросают американцы листовками, но большего эффекта не было. У нас же своя была пропаганда, и пропаганда в действии. Наши агитотряды в кишлаки мирные, которые с нами не воевали, а которые мы охраняли, муку привозили, и спички, и соль, и одежду. В агитотряде были медработники, всегда оказывавшие первую медицинскую помощь. За ними всегда толпа афганцев стояла: лишь бы таблетку дали или укол сделали. А тут же наши офицеры вели свою пропагандистскую работу: раздавали листовки, давали и муку, но только персонально каждому, потому что если отдашь старейшине, завтра же вся наша гуманитарная помощь будет в кантинах, то есть в магазинах, которыми он распоряжается. До простого крестьянина-афганца ничего не дойдет. Мы это знали и старались выдать как положено.
— Правда ли, что моджахеды уважали советских солдат больше американских? Чем это было вызвано?
— Правда. Все познается в сравнении. Когда мы воевали с афганскими моджахедами — было одно, прошло десять лет — вошли американцы.
Они сравнили, как воевал советский солдат и как воюет американец. Помимо ведения боевых действий мы учили их армию, строили и восстанавливали школы, обучали афганских детей, оказывали медицинскую помощь, восстанавливали заводы, охраняли мирные кишлаки, чтобы душманы не вырезали своих же соотечественников, которые перешли на нашу сторону. Понимаете? А американцы, беспощадно истощая богатейшие афганские недра, где есть все редкоземельные металлы, занимались только тем, что торговали наркотиками. Мы сдерживали террористические атаки на Союз. Мы фактически проводили первые антитеррористические операции, не пускали на нашу границу контрабандистов. Когда мы вышли с территории, Афганистан стал занимать второе место в мире по наркотрафику. Эти караваны с наркотиками дошли до Европы. При нас такого не было. Американцы добывали бесплатно редкоземельные металлы, занимались контрабандой, уничтожали мирное население, не считаясь с жертвами, проводили ковровые бомбардировки. Им было плевать, есть там кишлак или нет, ударил — и 6 га нет.
Их не волновало, кто там погиб, как погиб. И вот афганские полевые командиры, с которыми мы воевали, дали эту оценку: «Русский солдат — настоящий солдат». Это их высокая оценка, это не мы придумали. Они сравнивали с тем, что творят американцы, и кем мы там были. За более чем 9 лет, пока мы были в Афгане, там погибло в десять раз меньше людей, чем за 10 лет после вывода наших войск.
— 31 августа 2021 года НАТО официально завершило свои операции «Страж свободы» и «Решительная поддержка», после чего вооруженные силы США были выведены из Афганистана. Эта кампания стала самым продолжительным вооруженным конфликтом в истории США. Как участник событий 80-х годов и тот, кто, очевидно, следил за развертыванием событий в Афганистане в 2000-х годах, видите ли вы схожие черты в двух военных операциях с участием американцев? Как вы считаете, добились ли американцы того, к чему стремились?
— Ничего они не добились. С позором вошли туда, позорно эксплуатировали афганский народ и с позором вышли.
Вот и вся их война. Они практически бежали из Афганистана, это подтверждают видеоматериалы, фото. И даже Конгресс США отметил, что они потерпели фиаско. По-моему, раз уж они сами признали свое безоговорочное поражение, это может говорить только о том, что оно настолько очевидно, что лицемерить в их обычном духе просто смешно.
— Владимир Ильич, как вы считаете, какое влияние на участие белорусских ребят в Афганской войне оказало их воспитание на примерах героев Великой Отечественной войны? Можно ли провести параллели между подвигами белорусских солдат в годы Великой Отечественной и тем мужеством и осознанием своего долга, с которыми отправлялись бойцы Беларуси в составе союзных войск в Афганистан?
— Хочу отметить, что все подвиги наших ветеранов Великой Отечественной мы повторили на Афганской войне. Наш белорус Мельников грудью прикрыл своего командира, за что ему посмертно присвоено звание Героя СССР. Вы помните подвиги советских солдат в годы той войны, которые закрывали грудью командира и получали высокое звание героев.
Можно привести много примеров, аналогичных подвигу Васи Щербакова, который спас свой подбитый вертолет и вытащил из боя экипаж. Что мы продолжили боевые традиции наших отцов и дедов, доказывает тот факт, что на боевых знаменах ветеранов ВОВ тех частей, в которых мы служили, появились новые боевые ордена, которые мы заслужили в период боевых действий в Афганистане. Мы получили такие же боевые ордена и медали, как ветераны Великой Отечественной. Мы не уронили честь и достоинство наших ветеранов и их боевой славы.
— Знаете ли вы примеры солдат-добровольцев, отправившихся в Афганистан? Как сложились их судьбы?
— Весь Советский Союз был полон добровольцев. Курсанты все писали рапорт: «Прошу направить в Афганистан». После академии такие же рапорты шли. Да и в военкоматы поступали не одно, а десятки заявлений: «Прошу направить на службу в Афганистан…» Когда прибыли, писали уже другие письма. Моя жена, например, знала, где я и что. Многие писали домой и указывали адресом отправки Москву, писали, что находимся рядом.
Когда жена по телевизору увидела бои в Кандагаре, я сказал ей, что мы не там, а рядом, что нас это не касается, чтобы не расстраивать ни ее, ни детей. Потом уже был тяжело ранен, и шила в мешке не утаишь. Да, были добровольцы. Но были и те, кто пил мочу гепатитчика, чтобы не попасть в Афганистан, были и самострельщики. Все было. Но это единичные случаи, которые не являются показателем.
— Многие военные, побывавшие в горячих точках, вернувшись, не могут начать жить обычной гражданской жизнью. Многие из них испытывают психосоматические боли, у других возникают проблемы с социализацией, некоторые заканчивают жизнь самоубийством. Из вашего опыта, как белорусские солдаты переживали последствия той войны?
— На войне каждый солдат был нужен. Будь он повар, пекарь, завскладом, разведчик или связист — были нужны, потому что без одной частички боевые действия могут провалиться. Что делать, если боеприпасы вовремя не подвезут или еще какая-то накладка? Когда мы вернулись на родину, это чувство нужности пропало.
Квартир нет, на работу было трудно устроиться, многие были ранены, контужены. Как правило, этого не писали в медкнижке, потому что молодежь хотела жить нормальной жизнью, а эта запись была преградой на пути осуществления своей мечты. К тому же у всех вернувшихся было обостренное чувство справедливости. Ребята ходили к одному, второму, а тот не выслушал, другой не понял, третий не знает, что сказать. У афганцев начался стресс. Посттравматические стрессовые расстройства есть у каждого человека. Им сейчас больше 60 лет. Они переболели тифом, паратифом, гепатитом — всеми инфекционными болезнями, уже дома прихватили и гипертонию, и сахарный диабет, и инфаркт. Эта проблема конкретных людей, которую нужно решать, которым нужно помогать. Если за более чем девять лет войны в Афганистане погибли 84 бойца родом из Минска, еще один пропал без вести, то за семь лет после событий в столице уже более 300 человек ушли из жизни, есть там и случаи суицидов. Большинство из них до пенсии даже не дожили. С выжившими надо работать персонально и помогать в решении конкретной проблемы, потому что самостоятельно ее решить они не в состоянии.
— Сегодня, когда многие заинтересованные норовят черное сделать белым, а белое — черным, как никогда осознаешь значимость единых исчерпывающих позиций по отношению к определенным историческим событиям. Взять историю Великой Отечественной войны и то, что с ней делают в Украине и странах Балтии. На ваш взгляд, сложилась ли единая позиция у белорусов по отношению к событиям Афганской войны и участию в них белорусских солдат?
— Сейчас переписывать историю модно, а мы не должны этого позволить. Наши дети, внуки и правнуки, как дети, внуки и правнуки ветеранов Великой Отечественной, должны знать о той войне, о героях той войны, о тех, кто вернулся. Наша история должна быть неделима. Она должна пополняться новыми героями, должны открываться страницы забытых героев. Мы проводили такую работу с ветеранами ВОВ и продолжаем сейчас. Мы решили оставить после себя память, рассказать, что было на самом деле, как мы воевали, о чем думали, откуда взялась наша дружба, которая длится десятилетиями.
Все мы написали в своих книгах. За последние пять лет мы издали девять книг, в которых данные собраны по крупицам. Там написана правда, основанная на архивных данных ЦК КП(б)Б, нашего комсомола, информации Мингорисполкома и Миноблисполкома. На основании этих документов написали книгу «История создания и развития афганского движения в Беларуси». Мы записали историю создания нашего памятника «Остров Мужества и Скорби». Мы стремимся с исторически правдивой точки зрения оставить нашу память потомкам, а они уже разберутся, правы мы или нет. Каждый по-своему судит о войне. В мировом масштабе тысячи человек — это ничто, а для матери один погибший — трагедия всей жизни. Все зависит от того, с чьих позиций смотришь. Надо стараться все оценивать объективно.
Когда нас отправляли в Афганистан, предполагали одно. Думали так: мы возьмем под контроль ключевые объекты инфраструктуры и обойдемся малой кровью. А война началась через несколько дней, как мы вошли. Началась с того, что вырезали советских советников в гарнизоне, что повлекло восстания, мятежи.
У нас даже приказа на открытие огня, когда мы вошли в Афганистан, не было. И только когда наших стали убивать, поступил приказ из Москвы: «Огнем отвечать на огонь». Когда мы ввязались в эту драку, началась война на самом деле.
— Почти в каждом белорусском городе, даже небольшом, есть памятники погибшим в Афганистане ребятам. Я родом из Копыля, небольшого райцентра Минской области, где также стоит памятный знак шести уроженцам Копыльского района, не вернувшимся из Афганистана. Я помню их имена: Геннадий Булат, Дмитрий Калевич, Валентин Войтехович, Александр Карпович, Геннадий Михалкович и Валериан Новиков. Каждый год 15 февраля возле места памяти звучит гимн Республики Беларусь, проходит митинг. Разве это недостаточная гарантия того, что солдаты, вернувшиеся домой в цинковых гробах, не будут забыты? Что сознание молодежи не будет переформатировано по чужой указке?
— Да, действительно, мы написали книгу «Памятные знаки и обелиски павшим воинам Беларуси», где описали все памятники, установленные в каждом районе республики, кто автор, когда этот памятный знак создан, сколько человек из этого района участвовало в войне в Афганистане, сколько погибло, сколько пропало без вести.
В цветах и красках — прекрасная книга. Я возил ее в Москву, в Санкт-Петербург, ветераны Афгана завидовали: «Мы никак не можем такое создать». А книга нужна не только нам — она в библиотеках, в школьных музеях. Мы хотим, чтобы молодые парни и девушки знали, что надо отстаивать мир, беречь мир, беря пример с этих ребят, которые погибли, защищая южные рубежи Советского Союза, своей Родины.
В День памяти воинов-интернационалистов отдаем дань уважения павшим солдатам и желаем вернувшимся домой защитникам Отечества мирного неба над головой.
Вера ВАСИЛЕВСКАЯ,
БЕЛТА.-0-
Вишну ВК — Профиль игрока
Данные игрока
Основное положение
Факты и данные
Имя в родной стране:
Вишну Велутха Кулатил
Дата рождения:
3 ноября 1995
Место рождения:
—, Керала
Возраст:
27
Гражданство:
Индия
Позиция:
Вратарь
Текущий клуб:
ВМС Индии
Присоединился:
1 октября 2020 г.
История трансферов
Сезон
Дата
Вышел
Присоединился
MV
Плата
20/21
1 окт.
Без клуба
ВМС Индии
—
бесплатный перевод
19/20
1 января 2020 г.
Услуги
Без клуба
—
—
19/20
26 августа 2019 г.
ВМС Индии
—
бесплатный трансфер
19/20
22 июля 2019 г.
Услуги
ВМС Индии
—
бесплатный перевод
18/19
15 января 2019 г.
ВМС Индии
Услуги
—
бесплатный трансфер
18/19
7 декабря 2018 г.
Без клуба
ВМС Индии
—
бесплатный перевод
17/18
1 июня 2017 г.
Услуги
Без клуба
—
—
Общая комиссия за перевод:
Статистика Вишну ВК
Посмотреть полную статистику
Дело Поиск | Отдел пропавших без вести Великобритании
Главная страница > Поиск дел
Пол Любой мужчинаженщинанеизвестныйтранссексуал
Этническая принадлежность Афро-карибский арабский/североафриканский кавказскийтемно-европейскийсмешанныйвосточныйнеизвестныйбелый европейский
Возраст, когда последний раз видели Введите предполагаемый возраст человека, который, по вашему мнению, был в то время, когда вы его видели в последний раз. Вы также должны указать дату, когда вы в последний раз их видели.